Мы из Кронштадта. Подотдел коммунхоза по очистке от бродячих морфов - Николай Берг

Щенята разметались, дрыхнут самозабвенно. Тепло, уютно и можно охарактеризовать общее настроение как блаженство. Такое бывает редко – не надо никуда торопиться, никто не ждет, не торопит, не скулит нетерпеливо. Рядом сидит приятный человек, и можно спокойно почесать языки, тем более что последнее время нам не приходилось много разговаривать. Я ухмыляюсь, подумав, что если бы у меня был сейчас прием амбулаторных больных, да еще за коллегу, которая как раз уходила всегда в отпуск летом, никакого желания болтать не возникло бы. Наоборот. Но приема я не веду, так что запас слов и фраз остался неизрасходованным. Потому рассказываю слышанное сегодня от майора про солдата в заброшенном складе погибшей крепости.

– Я слыхал эту легенду, – бурчит лениво Бурш.

– Считаете это легендой?

– Скорее всего. И вроде бы речь шла про Перемышль. И про Брест что-то такое Смирнов[26]писал. Мне кажется, что сложно прожить в темноте долгий срок. Сколько только еды надо? А витамины? Обязательно же цинга начнется и прочие авитаминозы.

После этого некоторое время мы занимаемся пересчетом армейских пайков на роту, прикидывая, на какой срок пайка роты на месяц хватит одному едоку, который к тому же не занят физической нагрузкой. Авитаминоз, на мой взгляд, тоже можно побороть, например лопая крыс. В конце концов, крыс в Африке вон специально на фермах разводят, как у нас кроликов. Тот же грызун. Тогда Бурш переходит на обсуждение психического здоровья такого человека. Здесь мне спорить с ним невозможно. (Хотя спор – неподходящее к ситуации слово; спор это агрессия, фехтование аргументами и швыряние фактами и домыслами. А тут, в нирване, никакой агрессии нет и быть не может. Скорее это легкое плескание в теплой ванне. С пеной.) Лучше разбирается он в хитросплетении человеческой психики. Совершенно неожиданно для меня Бурш сам себе возражает, сказав о разнообразии человеческих психотипов и, соответственно, о совершенно различном человеческом поведении в экстремальных ситуациях. Кто б спорил. Меня всегда удивлял редкостный разброс – от мерзейшей подлости одних до высочайшего героизма и самоотверженности других в одной и той же ситуации. О чем я незамедлительно и заявляю, прихлебывая прохладное, щекочущее пузырьками язык и небо пиво.

– А вы слыхали о теории разбитых окон? – спрашивает меня Бурш.

– Это где утверждается, что стоит кому-нибудь начать гадить, как другие это продолжат и углубят? То есть где никто не гадит – и другие гадить не будут, а если гадить не запрещено, то начнется тарарам?

– Можно сказать и так, хотя мне ближе не такой примитивный вывод.

– Ну хорошо, скажите как и подобает – наукообразно.

– Извольте, суть этой теории в том, что если в доме кто-то разбил окно и никакой реакции не последовало, то скоро все окна будут разбиты. По этой теории, если кто-то разбил стекло в доме и никто не вставил новое, то вскоре ни одного целого окна в этом доме не останется, а потом начнется ярое мародерство. Явные проявления беспорядка и несоблюдения людьми норм поведения провоцируют окружающих тоже забыть об этих правилах. Начинается цепная реакция, превращающая нормальный городской район в гарлемское гетто, где людям на улицу страшно выйти. Да вы и сами замечали, наверное. Вот стоит давным-давно припаркованная машина, покрывается пылью, но никто ее не трогает. Однако стоит только кому-нибудь разбить боковое окошко, и очень скоро машина будет искалечена полностью. Доводилось видеть?

– Конечно. Но каким боком это относится к нашей беседе?

– Это полностью относится к нашей беседе. Дело в том, что многочисленные эксперименты показали: все люди делятся на три неравные группы. Одни всегда и обязательно будут нарушать правила. В зависимости от жестокости наказания за нарушение правил эта группа составляет от десяти процентов до двадцати пяти процентов всей популяции. Другая группа – практически никогда правила не нарушает. Что любопытно, их столько же – от десяти процентов до двадцати пяти процентов. И наконец, третья группа, самая многочисленная – могут примыкать как к нарушающим, так и к праведникам. Все зависит от установки. Не мешают воровать – будут воровать все. Кроме тех, кто не нарушает правила принципиально. Запрещено воровать – будут воровать именно те, для которых закон не писан. Причем если их как следует запугать, останется только десять процентов неисправимых. Не пугать – будет двадцать пять процентов. Разумеется, это средние цифры, на деле все сложнее, но суть выражает, – задумчиво произносит Бурш и тут же, резко, как атакующий крокодил, окликает мальчишек, проходящих мимо. Спрашивает командным голосом, почему они не дождались сантранспорта и не проводили его к нам.

А, точно, это же те самые мальчуганы, которые нас совсем недавно напрягли на упокоение двадцатилетней «тетки». Они удивлены выпадом и наперебой оправдываются, что как раз дождались и все показали и рассказали. Только водитель был поддавший, от него пивом шибало, наверное, потому и приехал поздно.

Выслушав все это, коллега благодарит пацанят за службу и снимает претензии, опять превращаясь из атаковавшего крокодила в притопленное среди ряски бревнышко.

– Ну не спешили мортусы. Свинособаки этакие.

– Бывает, – откликается Бурш и закусывает сосиской глоток пива.

– А мне в связи с упомянутой теорией вспомнился спор, который был аккурат перед Бедой. Я даже в нем поучаствовал в меру своих сил и разумения. Вы в курсе, что у вершины Эвереста валяется около двухсот трупов альпинистов? Те невезучие, у которых кончился кислород или силы или подвело снаряжение?

– Что, прямо так и валяются?

– Ну да, я сам ошалел, когда фото увидел. Причем там же гниение не идет практически, они хорошо проморожены, воздух разрежен, кислорода в нем втрое меньше, потому отлично сохраняются, особенно близко от вершины. Нет, конечно, там снежком их шкурит. Те, которые давно валяются да на открытом месте, отшлифованы до костей, где одеждой не прикрыты. Еще больше ошалел, когда убедился в пикантном нюансе. Даже на такой высоте и в таких условиях есть мародерство. Например, некий покойный канадец вроде известен у восходящих как «мистер смешные ботинки» – у него дешевка на ногах, самые непрестижные лапти из предлагаемого альпинистского снаряжения. А на паре снимков, других мертвецов ботиночки-то отсутствуют. Так вот, собственно, разговор крутился вокруг того момента, что там настолько нечеловеческие условия, что на помощь кому-то другому сил нет. И потому, дескать, там правила поведения совсем другие, не то что на равнине. Дескать, какая мораль может быть на восьми тысячах метров? Ровно никакой морали. И потому это совершенно нормально, когда группа проходит мимо умирающего, фотографирует его, спрашивает фамилию и идет дальше к вершине.