Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

Граве прерывает меня:

— Детали не требуются. Мы следили за вашими действиями. Следили? Так я и поверил, что все эти дни они смотрели на экран.

Впрочем, не мое дело поправлять экзаменаторов.

— Сформулируйте ваши выводы четко, — требует Техник.

— Девиз астродипломата: пойми, помоги… потом проси, — выпаливаю я. — Что я понял, во–первых? Планету 2249 населяют сапиенсы с достаточно развитым мозгом. Они способны мыслить даже отвлеченно: о природе вещества, о происхождении мира. Правда, мыслят у них единицы. Подавляющее большинство порабощено, голодает, с трудом поддерживает свою жизнь, умственные силы рабов направлены только на самосохранение и пропитание. Они не имеют возможности, даже не склонны думать о ненужном.

Как я им помог? Показал, что пищу можно добывать повсеместно, облегчил труд, освободил время для размышлений и саморазвития. Думаю, что через несколько поколений наши космонавты найдут в Огнеупории зрелую цивилизацию, с которой возможно будет вести переговоры. Ждать долго не потребуется, поскольку темп жизни там в пятнадцать раз выше вашего.

Но пока вести переговоры не имело смысла. Современные огнеупорцы не мыслят в масштабе планеты, вообще не знают, что живут в космосе. Все выходящее за рамки обыденности они приписывают сверхъестественным существам. Либо они примут вас за богов и подчинятся, подавленные страхом, либо примут за лжебогов и попытаются побить камнями. Дайте им время для саморазвития.

— Это ваш окончательный вывод? — спрашивает Техник.

— Да, окончательный.

— Ну что ж, — говорит Техник. — Возможно, вы правы, а может, и не правы. Наука ничего не принимает на веру. Отправляйтесь туда еще раз, убедитесь, что ваш вывод правилен, и вступайте в переговоры. Пожалуйста, в ту же зеленую кабину.

— Сейчас отправляться? — Я недоумеваю.

— Если вы очень устали, можно отложить на завтра, — вступает Граве. — Но у нас не принято прерывать экзамен. Вы же сами не хотели поблажек.

— Я сказал, что надо пропустить несколько поколений. Это примерно десять лет наших.

— Мы поняли. Идите.

Они поняли, но я не понимаю чего‑то. Впрочем, на экзаменах не спорят. Лучше промолчать, чем обнаружить свое невежество. Возможно, они умеют как‑то складывать время гармошкой. Если так принято, значит, принято. Не без удивления чувствую, что сил у меня достаточно. Усталость сняли, что ли? Как? Когда? Ладно, потом разузнаю.

— Есть идти, — говорю по–военному и вхожу в зеленую дверь.

Все повторяется: ввинчивание, вывинчивание, изумление, буфет слева, окно в космос справа, в окне темный круг, заслоняющий звездный бисер. Опять снижаюсь, вижу, как начинают шевелиться языки неяркого пламени, извиваются, мечутся… Я ныряю в костер, кручусь в огненном смерче, и вот она, Огнеупория.

Страна изменилась — это заметно еще до приземления. Она была красновато–шоколадной, стала пятнистой — вся усеяна светлыми крапинками. Я понял: моя наука не прошла даром. Огнеупорны продавили кору в тысяче мест, повсюду понаделали искусственных лавовых озер, именно так, как я рекомендовал.

Когда они успели? Этого я не понимал. Мой рейд на кафедру и обратно занял часов пять–шесть. Судя же по количеству пятен, в Огнеупории поработало несколько поколений. Очевидно, я основательно ошибся в оценке темпа их жизни.

Спускаюсь к одному из озер. Вижу черный ободок — посевы на берегу, освещенном лавой. За ними в тылу бугорки. Удлиненные, обтекаемые, словно капли, стекающие по стеклу, все выстроены рядами, круглым лбом к господствующему ветру. Держу курс на ближайшие. Вот уже видны светлые точки и прыгающая козявка — кнэ, запряженный в повозку. Торможу. Толчок. Стоп! Стою на твердом грунте. Светлые пятна несутся ко мне. Скорее гипномаску: “Я глыба, ноздреватая, освещенная слева, темно–зеленая в тени, сухая, горячая на ощупь, припорошенная пылью”.

Две огнеупорийки с разбегу чуть не налетают на меня. Это девушки, невесты на выданье, судя по обилию украшений, клетчатых и полосатых.

Поспешно включаю киберперевод:

— Ты видела, что‑то упало с неба?

— А вдруг это лфэ. Лучше убежим!

— Алат всесильный, огради нас от яростных лфэ!

— А мой совсем не боится лфэ. Он уже убил двоих.

— Молодец, если это правда. Но парни ужасные хвастуны.

— Мой никогда не хвастает. Он особенный, совсем непохож на других. Вчера он сказал мне, что…

Опять повторяется та же история; летел за тридевять световых лег, пропустил несколько поколений, слышу все те же девичьи пересуды: он сказал — я ответила. А впрочем, чему удивляться? Пока в Огнеупории будут любить, до той поры невесты не прекратят рассуждать о суженом. Любовь извечна. Труд зато извечно изменчив. Для охоты палка, копье, лук, ружье. “Орудия мелькают, словно кадры в кино. Мотыга, плуг, трактор. Все это требует ума, выдумки, мастерства. Мне надо послушать, о чем говорят работники, добытчики, тогда я узнаю уровень перемен.

Я присмотрелся, как одеваются прохожие, заказал гипномаске модный покрой и расцветку и направил стопы в самый большой дом поселка — с виду очень похожий на тот Дом Хмеля, где я пировал в прошлое посещение.

Но это не был Дом хмельной лавы. Никаких столов, никаких угощений. Тумбообразные стулья стояли внутри полукруглыми рядами, а заполнявшие их огнеупорны внимательно слушали оратора, стоявшего на пьедестале. И был этот оратор как две капли воды похож на Жреца, того, что называл меня лжепророком. Конечно, это был не он, а какой‑нибудь отдаленный его потомок в пятом колене. Жрецом V назвал я его мысленно. Потом, оглядевши слушателей, я нашел среди них знакомые физиономии Бойца, Хитреца, Кузнеца и множество отцов. Видимо, фамильное сходство с предками было очень прочным в Огнеупории.

Стоя на кафедре, пятый жрец водил длинным стеблем по картинам, грубо намалеванным на стенах, и заунывным голосом читал подписи:

— “…Но дети Всемогущего впали в ничтожество и, впустив страх в сердце свое, поклонились демонам мрака и холода, исчадиям подземелий и демону демонов Этрэ, чье имя поминать грех.

…И во гневе сказал Великий Ядрэ: “Если нет мне почета от моих созданий, уничтожу их корень, стебли и побеги. Пошлю черный холод на поля их и дома. И светлая лава станет черным камнем, и кровь в жилах станет камнем”.

…Но услышал те слова Милосердный, любимый сын Ядрэ. И сказал, павши перед Вседержителем ниц: “Не спеши, отец мой, во гневе содеешь непоправимое. Велика вина сих, впавших в ничтожество. Но ты отмерил им краткую жизнь, и потому коротка их память. Прадед умирает до рождения правнука, и юнец не ведает прадеду ведомое. Разреши мне сойти в их страну, чтобы мог я напомнить забывчивым истинную истину”.

…И сказал грозный Ядрэ: “Разрешаю. Но терпение мое небеспредельно. Даю тебе сроку один год. Если же за год не просветишь нечестивцев, черный холод сойдет на них и на тебя тоже”.