Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

Фоминое воскресенье поутру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней, и нашла ее в порядочном состоянии, и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошла одеваться, и к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидала ее разрешения. И тут при ней, кроме самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, великого князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ее были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменные со сном: иногда вставали, иногда ложились, как ей угодно было.

Другой день проводили мы таким же образом, но уже призван был Круз и Тоде, коих совету следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Рожерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В середу Тоде допущен был, но ничто не мог преуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и великий князь все пятеро суток и день, и ночь безвыходно у нее были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова как S, но часть та, коя должна быть вогнута, – лежала дитяти на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельства, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяти оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божью, теперь надо помышлять о награде потери» (Шильдер. С. 81–82).

Великая княгиня Наталья Алексеевна скончалась 15 (26 апреля) 1776 года, а через двадцать минут после ее смерти Екатерина II и великий князь Павел Петрович уехали в Царское Село. Павел был в ужасном состоянии, всю дорогу мрачно молчал, а Екатерина Алексеевна трогательно обнимала его, стараясь вдохнуть в него силы. «Господи, пять дней и пять ночей мы видели гибель молодой женщины, – терзала себя императрица, – мы страдали вместе с ней, рожать трудно, сама испытала, но то, что видела, ни с чем не сопоставимо, бедная княгиня, что она выстрадала, душа моя растерзана, ни минуты покоя за все эти пять дней и ночей. «Какая вы прекрасная сиделка», – говорила принцесса, но разве я была только сиделкой в это время, то один камергер прибегал, то другой, и все важно, и все срочно, изнемогая душой, то одного нужно утешать, то решать и соображать все, что не должно быть забыто. А в таком положении, трудном, тягостном, ужасном, я была впервые, ни поесть, ни попить просто некогда».

Увидев, что великий князь пришел в себя, Екатерина сказала в утешение:

– Мы едва живы, Павел Петрович. После таких испытаний нам ничего не страшно, наша нервная система просто несокрушима. Были мгновения, когда мне казалось, что внутренности мои раздираются при виде стольких страданий, и при каждом ее крике я чувствовала свою боль. И, помнишь, я не плакала…

– Если бы вы, матушка-государыня, заплакали, то все бы зарыдали. А если бы зарыдали, то все присутствовавшие упали бы в обморок, – мрачно заметил великий князь.

– Ты помнишь, что говорили великие доктора, которых я собрала у ее ложа? Никакая помощь не могла спасти принцессу. Ее несчастное сложение не позволило ей родить ребенка, это единственный случай в своем роде.

– Года два назад Наталья рассказывала, что в детстве она упала и расшиблась, опасались, что она будет кривой, позвали какого-то доктора, и он своими способами исправил ушиб, но, видно, недостаточно профессионально он это сделал, вот и печальный результат.

– Ты, Павел, терпи, я плохо выбирала тебе невесту, а родители и она сама скрыли от нас свои недостатки. И подумай сам, Наталья Алексеевна то и дело сказывалась больна, удивительный раскрылся ее характер. Она во всем любила крайности. Коли танцевать, то десятка два контредансов, столько же менуэтов, а немецкие танцы уже без счету… Предлагала вовсе не топить печки, если в комнатах жарко. Середины ни в чем нет: некоторые модницы натирают лицо льдом, а великая княгиня будет натирать льдом все тело, не слушает никаких советов, ни дурных, ни хороших, ни ума, ни благоразумия, прошло уже полтора года, а она слова не умела сказать по-русски, все хотела, чтобы ее учили, а сама не желала заняться этим делом, все у нее вертелось кубарем, и того не терпим, и этого не любим, долгов больше, нежели имения, хотя получала от меня достаточно много… А что нам делать, дорогой сын? Отчаиваться? Нет, надо искать новую невесту…

На следующий день в Царское Село прибыл принц Генрих и передал императрице бумаги, которые хранились в кабинете великой княгини.

Изучив архив великой княгини, Екатерина II пришла в ужас от копившейся за эти годы измены: там было много любовных писем и записок Андрея Разумовского, черновики писем великой княгини, в которых она признавалась в любви к своему избраннику. И кто знает, чей отпрыск родился бы у княгини, если бы все обошлось благополучно?

«Да, корабль оказался опрокинутым, – думала Екатерина II, – наследника нет и не могло быть. Сколько потеряно времени, а надо ковать железо, пока горячо, чтобы выполнить потерю. Стало легче дышать, ушла глубокая скорбь, которая угнетала нас. Пусть и великий князь узнает полную истину о своих отношениях с близким другом Андреем Разумовским и своей любимой женой Натальей Алексеевной. Пора подумать о второй жене Павла Петровича».

Биографы немало уделяли своего внимания этому факту в биографии великого князя. Некоторые подробно описывали бумаги великой княгини, другие гораздо скупее, но сам факт фаворитизма юной великой княгини никто не отрицал.

Н.К. Шильдер писал: «Императрица немедленно приступила к рассмотрению бумаг почившей великой княгини; чтение их подало средство к исцелению безутешной печали цесаревича.

Средство было, без сомнения, жестокое, но верное, соответствовавшее обстоятельствам. Оказалось, что граф А.К. Разумовский недостойным образом злоупотребил доверием Павла Петровича» (Шильдер. С. 84).

Павел Петрович, испытавая горечь от смерти великой княгини, о которой сочувственно говорили некоторые царедворцы, дескать, великая княгиня «была одарена редкими достоинствами ума и сердца, со временем она могла бы сделаться достойной помощницей августейшего