Щёлоков - Сергей Кредов

Затем Вадим Степанович сам переходит в наступление, он резонно заявляет, что заключенный заключенному рознь, если речь идет о насильниках и убийцах, то обращаться с ними надо еще строже, общественность требует применять к ним смертную казнь. Дальше — явно заготовленный, но не совсем корректный прием: он предлагает писателю встретиться с родителями недавно убитого в центре Москвы юноши, жертвы нашумевшего тогда преступления. Тикунов: «Разумеется, Солженицын отказался от встречи, он говорил только об облегчении участи заключенных, находящихся в исправительно-трудовых учреждениях».

По-видимому, последнее слово осталось за министром (судя по его изложению). Писатель не смог подобрать к нему ключи. Так что же, все в порядке в СССР с положением заключенных в местах лишения свободы? Нет, конечно. Сами эти места находились тогда в кошмарном состоянии (только при Щёлокове осужденные в колониях получат такие элементарные права, как возможность переписываться с близкими, покупать продукты на заработанные деньги). Вадим Степанович это знает. Он предпринимает немало усилий, чтобы облегчить положение лиц, совершивших неопасные преступления. Просто Тикунов уверен, что не дело общественности совать в это нос. Сами разберутся. Он не был большим политиком…

Несомненно, разговор Щёлокова с писателем-правозащитником проходил бы иначе. Вряд ли бы даже они спорили. Скорее, искали бы варианты, что можно сделать.

Ниже предлагается запись беседы автора книги с адвокатом Буниной (разговор состоялся в ноябре 2009 года).

«Я со студенческих лет мечтала работать в местах заключения, ставить на ноги заключенных, преступников, — рассказывает Светлана Михайловна. — Пошла не в тот институт. Мне надо было заканчивать педагогический, а не юридический. Мечтала работать в колониях для несовершеннолетних. После вуза в следователи меня не взяли, и я попала в адвокатуру. В 1956 году впервые без охраны посетила колонию, под Пермью, с корочками корреспондента журнала „К новой жизни“. Начальник спецотдела системы исполнения наказаний Петр Ефимович Подымов, оказавшийся единомышленником, давал мне пропуска в эти учреждения, звонил, просил оказать содействие. Я встречалась с теми, кто уверял, что осужден незаконно, изучала их приговоры. Становилась известной в этом мире. У меня даже появилась кличка: СМБ. Многие писали мне на адрес: „Москва, адвокату Буниной“. Получала по 60–80 писем в день. Образовался круг людей, кому я помогала, подчеркну, не будучи их адвокатом.

Полковник Подымов трагически погиб — покончил с собой. Доступ в колонии оказался для меня закрытым.

И тут я узнаю, что в милиции сменился руководитель. Пришел какой-то Щёлоков. Посылаю заявление на его имя. При этом перепутала его отчество. Пишу: „Щёлокову Николаю Владимировичу. Прошу, умоляю, была в лагерях, хочу вернуть к нормальной жизни этих людей, дайте мне пропуск в колонии, и так далее“. Плаксивое такое заявление. Через некоторое время в юридической консультации, где я работала, меня подзывают к телефону. Слышу: „Светлана Михайловна, сейчас с вами будет говорить министр охраны общественного порядка“. Муж часто меня разыгрывал, отвечаю: „Леня, хватит, я на работе“. — „Запишите номер телефона, позвоните сами“. Набираю номер, начинающийся на „222“. Помощник соединяет меня с министром. Тот представляется: „С вами говорит Щёлоков Николай Анисимович…“ — „Извините, что неправильно указала ваше отчество“. — „Какая вы внешне?“ — спрашивает он. Я описываю: „Светлая… не худая… сероглазая… А это важно?“ Он: „Вы знаете, что бывает в зонах со светлыми и сероглазыми?“ Убеждаю его: „Меня любят заключенные. Клянусь всеми святыми, что со мной ничего не случится“. Министр: „Я вашу клятву не могу повесить на стену. Должен вас прежде увидеть и потом решить, смогу ли выполнить вашу просьбу“.

(„Кое-что“, — наверное, подумала Светлана Михайловна. Министр готов встретиться. И сам позвонил! Впереди ее ждали еще большие неожиданности.)

…В назначенный час приезжаю в министерство. Когда вошла в кабинет, он встал из-за стола, не сидел передо мной барином. Мы расположились в креслах друг против друга. Он начал выспрашивать, почему меня тянет в колонии, не сидит ли кто-нибудь из моих родственников. Отвечаю: „Нет, не сидит. Глубоко убеждена, что почти каждого преступника можно сделать человеком“. Начала ему рассказывать о своем методе индивидуального перевоспитания. Он хорошо слушал. У меня была с собой паркеровская ручка удивительной красоты, присланная в подарок из Финляндии. Николай Анисимович замечает: „Ничего себе, какими ручками пишут адвокаты!“ Я подумала, что это намек. Соврала: „У меня две ручки, буду рада, если одна из них будет лежать на вашем столе“. Щёлоков: „А вы не боитесь, что я вас выгоню из кабинета и больше никогда сюда не пущу?“ Поняла, что сделала глупость. Свою теорию перевоспитания преступников я излагала, наверное, часа полтора. В итоге он обещал подумать. Ему звонили, в его кабинет входили — он отвечал, что занят. Слушал. Я не могла понять, соглашается он со мной или нет. Рассказала ему также о своей семье. У меня муж — актер и приемная дочь, взятая из детского дома, которая оказалась тяжело больна.

Через короткое время мне сообщили, что пропуск готов, я могу его получить в такие-то часы в здании главка ИТУ на Большой Бронной, 23. Поехала за пропуском. И в этот момент (ведь подгадал!) мне домой позвонил Николай Анисимович. Трубку взял муж. Министр говорит: „Я не мог отказать вашей супруге, потому что согласился с ее идеей. Но вы как муж можете запретить ей заниматься этим опасным делом“. Леня ответил: „Она этим живет, я не могу ей запретить“. Николай Анисимович: „У меня еще один вопрос. А почему машину водит она, а не вы?“ — „У меня после войны осколок в сердце, мне нельзя садиться за руль“. Щёлоков разговаривал с ним не как большой чиновник, а по-человечески, даже по-отечески. Предупреждал, что без охраны ездить в колонии опасно. Он и мне при первой встрече предлагал давать охрану, но я возразила, что это бессмысленно, заключенные не будут со мной откровенны. Помню, сказала: „Тогда буду искать другие способы попадать в колонии“. Он рассмеялся: „Какие?!“ Леня мне передал опасения министра: „Может, он прав?“ Я: „Он кандидат экономических наук, не милиционер, в заключенных понимает меньше меня. Раньше меня не трогали и впредь не тронут“.

(Как видим, министр внутренних дел на удивление легко удовлетворяет просьбу адвоката Буниной. При этом его беспокоит главным образом ее безопасность. Едва ли он с кем-то советовался. Товарищи по партии только покрутили бы пальцем у виска: допускать защитницу прав заключенных в зоны? Зачем тебе это нужно?! Если такой добрый и хочешь улучшить содержание преступников, выходи с предложениями в ЦК и Совмин. Однако Щёлоков поступает иначе, он разрешает Буниной без сопровождения посещать колонии. Мало того, в дальнейшем оказывает ей всяческую помощь и поступает так на протяжении всех шестнадцати лет пребывания на своем посту. Щёлоков действительно рискует: если Бунина окажется непорядочным человеком и „заговорит“, не сносить ему головы. Чем же он руководствуется? Возможно, ответ мы узнаем позже.)

…Я начала ездить в колонии как корреспондент журнала „К новой жизни“, — продолжает Светлана Михайловна. — Одна из первых поездок была — на Пуксу-озеро в Архангельскую область, в 42-й лагпункт. Зима, мороз. На станции узнаю, что придется здесь ночевать, поскольку ближайшая подвода до лагпункта будет на другой день. В доме для приезжих — только мужчины, все комнаты заняты. Администраторша заявляет: „Спите хоть на улице, не могу вас разместить, все места заняты“. Я позвонила в приемную министерства. Место для меня тут же нашлось…