Ритуал - Адам Нэвилл

– Будь осторожен в своих желаниях, – сказал Дом и откашлялся от нахлынувших эмоций.

– Я всегда вами гордился.

– А мы всегда восхищались тем, что ты отмачивал. По крайней мере, ты всегда действовал изобретательно. Делал дела несколько иначе. Хотел чего-то другого.

– Это ни к чему не привело. Вот все, что я знаю.

Дом пожал плечами, вздохнул.

– Мы все были более-менее моногамными типами. Вступали в отношения и оставались в них. Потом дети. А ты как минимум несколько раз бросал своих телок.

Люк улыбнулся.

– И мы все после университета вернулись в наш родной город. Никуда не уехали. Это облегчило нам жизнь, Люк. Когда мы отучились, все было дешевле. Мы купили дома. До последнего времени не меняли работу. Я никогда не рисковал. И Фил. Вы с Хатчем, по крайней мере, пробовали себя в чем-то другом. Да какое это имеет значение? На самом деле никто не защищен. Не так ли? Никто из нас не знал, что жизнь подбросит. Все облажались, Люк. Все пострадали. Все наделали ошибок. В этом лесу. И не важно, в каком доме ты живешь.

Они снова на какое-то время замолчали. Люку было неловко и стыдно. За то, что он сделал с Домом, за то, что сказал. Это его друг. Покалеченный, замерзший, напуганный, но все равно пытающийся его подбодрить. Если это не дружба, что тогда? Он не знал.

– Я имел многое, но так и не научился это ценить. И теперь знаю, что у меня никогда не было подобных испытаний. Серьезных испытаний. До сих пор. Я стал сам себе помехой и ною из-за этого.

Пришло время, когда он должен доказать. Проявить мужество. Вытащить их обоих отсюда. Если справится, это будет единственное полезное дело, которое он сделал за всю свою жизнь. Нет ничего важнее вопроса жизни и смерти.

Теперь они были вместе, сидели спина к спине. И чувствуя прижавшееся тело друга, Люк пообещал себе, что ни за что на свете не бросит Дома. Ни сегодня ночью, ни завтра утром. Только не здесь. Сама мысль оставить Дома рядом с палаткой была невыносима. Он представил себе, как оглядывается на холм. И видит, как нечто выходит из леса и подбирается к его другу. Чтобы прикончить.

Похоже, они думали об одном и том же, потому что Дом вдруг сказал:

– Тебе лучше уйти.

– Не глупи.

– Я серьезно. Единственная полезная здесь, на дальнем севере, вещь, которой мы не воспользовались в своих интересах из-за моей медлительности, – длинные вечера. Если поспешишь, выберешься уже сегодня.

Люк покачал головой.

– Нет.

– Не будь ослом. Это твой единственный шанс. Моей ноге конец. Она даже не сгибается. Далеко ли я смогу уйти завтра, приволакивая ее и спотыкаясь повсюду со своим костылем? Нет, не очень далеко. Поэтому выбирайся отсюда и приведи помощь. Серьезно, Люк. Я не шучу. Люди должны знать, что здесь случилось.

– Не могу. – Голос Люка прозвучал тонко и жалко в холодном влажном воздухе, перед величием безразличного ко всему и бескрайнего древнего леса.

– Какая от меня польза? – Голос Дома смягчился, но звучал как-то старше. Люк никогда раньше не слышал подобного тона. Это был голос отца. Голос мужчины. – Одно дело, когда нас было трое. Теперь все изменилось. Ты должен дать себе шанс. Я поступил бы точно так же, если тебе станет от этого легче. Если бы все было наоборот и ногу повредил ты, я бы давно ушел. Оставаться со мной – все равно что подписать себе смертный приговор.

Люк уронил лицо себе на руки, вцепился в щеки пальцами. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным. Он закрыл глаза и был готов расплакаться.

Дом понизил голос до шепота. Он протянул руку, схватил Люка за бицепс своими широкими пальцами. И сжал.

– Пожалуйста. Иди. Все равно я буду следующим. В лесу ты не сможешь присматривать за мной и одновременно глядеть себе под ноги. Это невозможно. Ты сделал все, что от тебя зависело. В противном случае оно заберет обоих. Сперва меня, когда ты повернешься спиной. Потом тебя. Мне не пробраться через этот лес, даже если завтра я приложу все усилия. А это значит, что нам придется провести здесь еще одну ночь. Ты знаешь это.

Люк пытался не выдать голосом эмоции, но не смог.

– Ни хера, Дом. Ни хера. Он сглотнул. – Меня не волнует, сколько времени это займет. Не волнует. Но мы останемся здесь вместе. И послушайся своего же совета: не истязай себя. Утром пойдем в твоем темпе. Будем отдыхать и идти. Присматривать друг за другом. Все вещи оставим тут, вместе со спальными мешками. Мы выберемся вместе либо не выберется никто.

Пальцы Дома сжали его еще сильнее. Он плакал. Пытался сдержаться, но не мог и злился из-за этого.

– Черт.

– Все хорошо. Все хорошо.

Дом зарычал и откашлялся.

– Я все продумал, а ты все просрал.

Они оба фыркнули. Смеяться они уже не могли себе позволить.

Дом прочистил горло.

– Ты снова дал мне надежду.

Люк протянул назад руку и сжал плечо Дома.

У подножия холма, не более чем в двадцати метрах от них, словно бросая новый вызов, из чьей-то невидимой пасти вырвался протяжный и жуткий звук. Заставив трепетать и сам холм, и каждый квадратный метр земли на многие километры вокруг.

40

Стая птиц взмыла в небо, набрала скорость и устремилась на юг, удаляясь от источника звука на максимально возможную дистанцию. Он находился где-то прямо под ними, бесшумной поступью двигаясь среди деревьев с южной стороны холма.

Меняющее цвет от серого до сине-черного, небо поглотило оставшиеся лучи солнечного света. Скалы и деревья вокруг утратили четкость, их расплывчатые силуэты напуганный рассудок мог интерпретировать как угодно.

Дом даже не встал. Его лицо так побледнело под слоем грязи, что потрескавшиеся губы стали красными, будто от вина. В широко распахнутых глазах сквозило безумие. Страх буквально прижал их обоих к камням, лишив дара речи. Люк стоял на трясущихся ногах, глядя на край холма, откуда донесся звук, и ждал появления долговязой тени.

Он не мог дышать, его легкие будто склеились. В голове вертелись идиотские слова и вспыхивали образы раздробленных останков в сырой яме под заброшенной церковью.

Где-то в глубине себя он пытался отыскать то пламя ярости, которое заставило его пойти на встречу с неведомым, когда они нашли бедного Хатча, выпотрошенного, со свисающими между ног и вывалившимися на черную кору ветвей внутренностями. Но в душе царил хаос, в котором не было места ничему, кроме ужаса, оставившего в голове один примитив.

Потом вдруг снова, уже слева от них, жуткий рев разорвал сырой болотистый лес, где каждый торфяник и камень помнил доисторические времена. Звериное хрюканье сменилось дьявольскими воплями, в которых почти улавливались слова.

Казалось, из самых недр подсознания кричали невнятные голоса предков. В ужасе кричали из тех времен, когда ни символами, ни языком нельзя было выразить то, что охотилось и предвещало смерть. Люку почудилось, что в этом холоде и тьме они вернулись в то время, когда Земля была молодой. А может, и в еще более раннее. Оно господствовало здесь. Ветви и листья содрогнулись, поверхность болот всколыхнулась, темные и сырые долины затаили дыхание перед его появлением.