«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев

Вскоре мы дозаправились и подготовились к перелету. Однако вследствие резкого ухудшения погоды в районе своего аэродрома штаб воздушной армии лететь запретил. Таким образом, все самолеты, за исключением Медведева, у которого, как он после сам признался, не выдержали нервы, оказались спасенными. Посадка Медведева была неудачной. На земле оказались большие пни. Самолет полностью разрушился и ремонту не подлежал. По поводу такой посадки ребята вспомнили сочиненный кем-то язвительный стишок: «Сообщаю – не беспокойтесь, все в порядке! Сел вынужденно на живот, жив, здоров и невредим. Прошу выслать запчастя – фюзеляж и плоскостя!» Комендатура отнеслась к нам хорошо. Нас накормили и даже выдали положенные 100 граммов. На ночлег нас разместили в частных домах. До нашего прилета здесь базировались истребители, которые только что улетели.

Вследствие ухудшения погоды мы просидели в Сухиничах несколько дней. Вернувшись к себе в Жудри, своего полка там уже не застали. На аэродроме осталась лишь небольшая группа техсостава с неисправными самолетами. Сразу же после посадки начался сильный дождь, давший понять, что лететь в такую погоду уже вряд ли придется. Кто-то из ребят достал водки, и мы на радостях, что добрались домой, пропустили по маленькой, в том числе и я. И тут, как назло, пришел приказ: всей группе немедленно перелететь на новое место базирования. Аэродром Выгоничи, или Лопуш, как иногда его называли, находился километрах в двадцати южнее Брянска. Что он собой представлял, никто не знал. Правда, один техник был там, но ничего путного сказать о нем не мог. При этом он все же заметил: «Аэродромчик маленький, с плохим подходом – рядом река и небольшая возвышенность».

Обычно при перелете на новый незнакомый аэродром до нас доводилась информация о нем: место расположения, размеры полосы, посадочный курс, подходы, различные ориентиры и т. д. У нас же не было ни схемы аэродрома, ни хотя бы его кроков. Для летчиков посадка на новый фронтовой аэродром в средней полосе России, особенно в лесистых районах со взлетно-посадочными полосами ограниченных размеров и всевозможными препятствиями на подходах к ним, всегда требовала повышенного внимания и максимума осторожности. Нередко такие посадки из-за незнания особенностей нового аэродрома заканчивались поломками самолетов.

Приземлившись без проблем на незнакомом аэродроме Сухиничи с большой полосой и открытыми подходами и будучи в возбужденном состоянии от принятого, сообщение о перелете на новую точку было нами воспринято как обычное задание, не представляющее особых трудностей. Но уже после взлета пришлось убедиться в обратном – он не был простым. В полете у меня разболелась голова, и это мешало нормально соображать. А все потому, что поддался уговору ребят и выпил. Не сделай я этого, чувствовал бы себя нормально. После этого я дал себе зарок – никогда перед полетами не пить. Забегая вперед, скажу, что слово свое сдержал, за исключением одного случая, происшедшего спустя восемь лет.

Ливневый дождь, заливавший фонарь кабины, резко ограничил обзор передней полусферы, крайне необходимый при заходе на посадку. Делая круг над аэродромом, вспомнил слова техника, сказавшего, что поле маленькое и подходы к полосе плохие. Посадочное «Т» лежало в нескольких десятках метров от берега Десны. Значит, расчет захода на посадку необходимо делать безукоризненно и садиться строго у знака. Но как это сделать, если через переднее стекло абсолютно ничего не видно, а ливень продолжается? Но, как известно, народная мудрость гласит: «Глаза боятся, а руки делают». Так получилось и у нас: несмотря на сложные метеоусловия, садиться надо. Посадку мы, по свидетельству очевидцев, наблюдавших за ней, произвели отлично, не в пример другим, прилетевшим до нас и при гораздо лучшей погоде, а главное, хорошей горизонтальной видимости. В конце полосы мы увидели шесть «илов», лежавших на фюзеляжах. Все они были из другого полка.

Помимо нас, на этот аэродром село большинство полков штурмового корпуса. Осматривая границы летного поля, я сразу обратил внимание, что главной особенностью аэродрома были не столько плохие подходы, требовавшие от летчиков максимума внимания при заходе на посадку, сколько ловушка, в которую угодили самолеты, севшие с перелетом. Сразу же за посадочной полосой поперек летного поля проходила широкая оросительная канава, на дне которой была вода. Невольно вспомнил того техника, который предупредил нас только об опасных подходах к полосе, но о главной опасности он, скорее всего, не знал. Осуждать его за это мы не могли – он не специалист в летных вопросах. Его можно поблагодарить хотя бы за то, что он предупредил о плохих подходах. Тем более что все сели нормально и самолеты остались целыми. Летчики поломанных машин, видимо, были слабыми пилотами.

Грамотный летчик всегда садится строго у посадочных знаков. А эти, боясь сесть с недолетом и угодить в Десну, решили сесть с небольшим перелетом и на этом попались. Не сумев своевременно остановить машину тормозами, попали в канаву, о которой, возможно, и не знали. Одна машина села с очень большим перелетом, поэтому она на большой скорости перескочила через нее и абсолютно не пострадала. За канавой простиралось ровное поле длиной не менее полукилометра, которое летчик, скорее всего, принял за продолжение летного поля. Его самолет с большим трудом перетащили на другую сторону злополучной канавы.

Под вечер мне передали приказ командира полка прибыть к командиру корпуса генералу Горлаченко. В данный момент он находился на стоянке или у поломанных самолетов. С такими начальниками мне еще не приходилось общаться. Несмотря на это, особой робости я не испытывал. Знал, что ругать меня не за что. Тем не менее генерал есть генерал, и хотелось скорее узнать, для чего я ему понадобился. Горлаченко находился на стоянке самолетов нашего полка в окружении офицеров инженерно-технической службы. Из присутствовавших я никого не знал. Наша стоянка находилась рядом с побитыми самолетами, откуда, как я понял, они и пришли.

После моего представления генерал попросил меня отойти с ним в сторонку и сразу же спросил: «Лазарев, вы были в группе Сеничкина, когда он блудил?» – «Так точно», – ответил я. «Тогда расскажите об этом полете по порядку от начала и до конца». Заметив у меня некоторую скованность, он попросил не волноваться. Ему хотелось знать, почему я решил самовольно вмешаться в управление группой, как сумел выйти на Сухиничи и каковы при этом были действия Сеничкина и остальных летчиков.

Стараясь ничего не упустить, я рассказал со всеми подробностями, как посадил всю группу, как снял гимнастерку и в белой рубашке лег на землю, обозначая посадочное «Т». Говорил я уже без всякого волнения. Слушая мой рассказ, Горлаченко иногда задавал вопросы, характер которых говорил о том, что он уже беседовал с Сеничкиным. В конце разговора он похвалил меня за решительные действия и рекомендовал всегда быть таким, если твердо уверен в правоте своего дела. Отпуская меня, улыбнулся и пожал руку. Как только я остался один, ребята стали меня расспрашивать. Они, конечно, поняли, о чем шел разговор.

Разыгрывая, говорили: «В люди выбился, за руку с генералом держался. С нами теперь запросто говорить не будешь». Больше всех нашей беседой интересовался Сеничкин. Его интересовало, что я сказал генералу про «блудежку». Для Сеничкина после Тулы она была уже третьей, и он наверняка думал, чем это для него может кончиться. На его счастье, он остался комэском и то только потому, что эскадрилья осталась боеспособной.