Золото Югры - Владимир Дегтярев

– И не навалю в штаны? Тогда – пью!

Писатель Джон Хейуорд выпил полпинты ядреной русской самогонки, поперхнулся, начал сгибаться пополам, но успел глотнуть достаточно воды, чтобы не извергнуть крепкий напиток. Вскинул голову и резво пошел к выходу.

Адская мордовская арака завалила писателя в беспамятство только тогда, когда он поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей в никуда.

Все зрители пососкакивали с мест, когда назначенный на ритуальную казнь упал у эшафота. Это считалось дурным знаком. Приподнялась даже Елизавета. Квалифицированную казнь королевский суд Англии назначал часто, но почти всегда королева в последний момент отменяла ее и заменяла на обычную казнь.

Тут замены не состоялось.

Но Джон Хейуорд, оказывается, не умер от страха, а просто подскользнулся. Вот он встал и сам поднялся по лестнице. Толпа заорала и зааплодировала развеселившейся королеве. Древний обряд не нарушился и пошел своим чередом.

Хейуорда, в безмятежном и пьяном состоянии тела и духа, сначала вздернули на виселицу. Но только ноги его потеряли опору и задергались в агонии, палач немедля перерезал веревку.

Два подручных палача поймали падающего висельника, дали Джону отдышаться, ухватили несчастного писаку за руки и за ноги и бросили в медную ванну с водой, прижимая коленями его грудь и голову под воду, чтобы не вздохнул.

Вода в ванне забурлила, но тут же успокоилась. Человек стал уходить к праотцам.

Но ему и этого сейчас не дали. Ванну скинули с эшафота, а все еще трепещущего преступника оперли хребтом на широкий пенек плахи, и палач длинным, косым ножом взрезал ему живот.

Зрители заорали в ужасе, когда из чрева на грязные доски эшафота потекли человеческие внутренности. Палач кивнул подручным, и те стали наматывать кишки Джона Хейуорда на толстую палку. Казнимый стал извиваться и хохотать. Хохотать, будто женщина в послеродовой истерике.

Макар Старинов понял, что дальше из этого человека веселого зрелища не сотворить. Отрубят руки-ноги. Потом – голову.

Хороши англы на выдумку.

Макар отошел в свой угол и прилег. В голову полезла Катарина: как она моет свои длинные ноги, как гасит свечу… Успеет ли она найти трактир «У подковы»? И желательно, уже сегодня. Говорят, в Тауэре в любой день могут человека пустить под топор.

Великий и толстый король Генрих Восьмой ввел такой обычай… Неохота бы пройти даже по краю той стези, что досталась Джону Хейуорду. Или, скажем, граф Эссекс вдруг возбудится к действию и купит убийц для расправы с русским попом. Прямо в этом вот каземате. Навалятся десять дуболомов, от них молитвой не отделаешься. Слишком большие деньги граф списал на Старинова…

Макар лежал с закрытыми глазами и даже вроде дремал, когда почуял, что два острых лезвия нашли его тело сквозь тонкий слой рыхлой кошмы. Кошма утепляла рясу, но броней не служила. Хорошо, что пришли не десять дуболомов, а всего два.

– Давай сюда мою фляжку! – прошипел громкоголосый плотник.

Макар совсем и забыл про нее. Пустая фляга валялась в трех шагах от моряка.

Второй, вроде моряк, со шрамом через левую щеку и совсем беззубый, прошепелявил:

– И то зелье давай, которым ты опоил писаку Джона. Давай, давай.

Беззубый навалился всем телом на правый сапог Макара, чтобы не дать тому выхватить нож из-за голенища.

Макар согласно кивнул, сунул руку во внешний карман рясы и отбросил в сторону самогонное зелье в оплетенной соломой и тряпками посуде.

Плотник Марк, зло ругаясь, велел Макару встать и оббил всю рясу рукояткой своего долота, дожидаясь, когда зазвенят деньги. Деньги не зазвенели. Тогда плотник поднял фляжку с самогонным зельем и попытался вытащить пробку. Пробка на фляжке сидела на ручной резьбе. Так просто ее не откроешь.

Уже другой, незнакомый стражник стоял в проеме решетки, все видел, но даже не шевельнулся. Сменная стража, что поделаешь.

Макар вдруг вспомнил, что ночью, опасаясь спать, он перебирал древнюю грамоту: «Ти – Жизнь. Су – Вода живая, речная. Си – Вода мертвая, лед». И нечаянно споткнулся о слово Тауэр, где имел сейчас благость ночевать среди двух десятков головорезов.

«Тауэр – это, короли вы мои да королевы, вовсе не тюрьма. Это место, где давным-давно вели перепись крови и земли на этом подлом острове… „Крови“ – в том смысле, чей ты родом и не притворяешься ли лордом-эсквайром, чтобы получить побольше землицы? Вообще-то англы, это почти русские. Особенно британцы! Они по крови – ну, точно – русские! Та же у них натура. Могут дом подарить от душевных чувств, а могут и ночью прирезать. Или днем, вот как сейчас…».

Горластый плотник долотом свернул пробку с фляжки и как следует приложился к макаровой посудине с самогоном. Тотчас ее выронил и начал долго, но бесполезно всасывать воздух в глотку.

Воздух в глотку плотника не шел.

Второй, беззубый моряк попятился от Макара.

– Чего пятишься? – спросил Макар. – Ссать хочешь? Вот, роняй его на пол и ссы ему в рот. Может, спасешь…

Беззубый уронил хрипящего товарища на солому, сдернул гульфик на своих матросских штанах и пустил струю. Слава Богу, пустил точно в рот бедолаге. Тот замотал головой, захрипел, но кашлять перестал. Заворочался на соломе, отыскивая уроненное долото.

– Сейчас тебе – смерть, – сказал Беззубый.

Плотник сначала сел, посидел, потом встал. Жилистый, скотина. Надо будет это запомнить… про жилистых английских плотников. Не все же время сидеть в этом мешке, пора бы и по Сибири проехаться.

Макар поднял с соломы свой сосуд с самогоном. Там оставалась еще треть напитка. Приложился к горлышку и на глазах у остервеневших англичан допил плоскую стеклянную бутыль до дна. И даже не кашлянул. Пустой бутылью огрел по голове беззубого, куском тонкого стекла чиркнул ему по щеке. Рана получилась тонкой, но кровь потекла. Беззубый от страха свалился Макару под ноги.

– Постой, чего ты? Постой! – зашипел плотник, оглядываясь на калитку, где должен находиться стражник.

Отошел стражник по малой надобности или еще зачем.

Населенцы камерного каземата поприжались к стенам. Макар дал плотнику ударить первым. Тот, маракуя, что засапожный нож всегда носят в правом сапоге, ударил долотом в правую руку Макара. Хотел руку обездвижить. Да вот беда – промахнулся.

Макар вынул из голенища левого сапога добротный узкий тесак арабской работы и точно всадил его под пятое ребро плотника Марка.

– Пусть полежит, – Старинов повернулся к тем, кто прижался к стенам. – Кровь застынет, тогда нож выну. А то и так здесь мокро.

Стражник так и не появился. Наверное, смена ему пришла. Или алебарду точит, прячась в простеночке. Он снаружи, ему жить вольготнее.