Детская книга для девочек - Борис Акунин

— Папа тоже ужасно ругался, — призналась девочка, — но он хоть палкой не дерется…

— Это доктор-то не дерется? Видали бы вы его, когда…

— Довольно! — Геля не желала ничего знать о боевых подвигах Василия Савельевича, она его и так боялась. — Во всяком случае, маленьких он точно не бьет! Только всяких больших и опасных!

— Чего вы заладили — бьет, бьет! — загорячился Щур. — Ну, отлупцевала Рябушка клюкой по макухе, так с ими ж без этого невозможно. Заозоруют! А баба Яся об их же пользе печется, в обиду никому не дает…

— Ага — не дает! Сама зато лупит, еще и попрошайничать заставляет!

— Так что ж? Пусть лучше на рукопротяжной фабрике работают, чем воруют! — Щур одарил Гелю своим коронным снисходительным взглядом. — Эх, барышня хорошая, чего б вы в жизни понимали? Это у вас, у господ, все добренькие, потому как нужды не нюхали…

— Ну да, только твоя баба Яся все и понимает! — моментально вспылила Геля.

— А вот понимает! Хоть старая да слепая, а на аршин под землю видит! И про людскую натуру все как есть понимает! — Щур вздохнул и заговорил спокойнее: — Она только сверху злая. Потому как иначе не проживешь. А к кому надо, она добрая.

— Да уж я видела, какая она добрая, — упрямо буркнула Геля.

— Чего вы там видали? — скривился Щур. — Ни шиша вы не видали. И не знаете об ней ни полстолько. — Он сунул ей под нос грязный мизинец. — Бабка, может, и подобрее некоторых. Вот, к примеру, велит по всей Москве брошенных младенчиков подбирать и ей приносить. Наши-то, известно, везде шныряют, все примечают, а дите подкинутое на Хитровке не редкость. Бабка младенцев тех в Воспитательный дом относит. Там у нее кума в няньках. Бабуся ей малость приплачивает — как без этого? — чтоб к детишкам, значит, по-доброму относились. По-людски… А касаемо наших, из шалмана, — думаете, легко на паперти встать, где фараоны не хапают? Там матерые нищие — такое зверье! Любого-всякого, который к ним сунется, на куски порвут. А баба Яся авторитет имеет в обчестве. Ейную золотую роту никто пальцем тронуть не насмеливается!

— Святой человек, в общем, — констатировала Геля, — обнакновенное дело на Хитровке, как я погляжу…

— Не верите?! Эх, кабы вам рассказать! Я ей по гроб жизни обязанный…

— Да знаю я. Она тебя от тюрьмы спасла, — отмахнулась девочка.

Щур коротко хохотнул, покрутил головой:

— От вас, баб, в смысле барышнев, спасу никакого нет. Гляди только, все уже проведала…

Замечание было резонным. Геля и сама точно так же думала о бабах… То есть о барышнях… Тьфу ты, о девочках! Но тем больше задели ее слова Щура.

— Ничего я не проведывала, я чужие тайны уважаю, — высокомерно произнесла она, — но ты забываешь, что мой папа — полицейский врач. Он с мамой о тебе говорил, а я случайно услышала. — От вранья Геля покраснела и торопливо перевела разговор на другое:

— А ты что делаешь? Тоже на паперти стоишь?

— Не, я рожей для нищенского дела не вышел. Не умею людей жалобить. — Щур задорно улыбнулся. — Бабке помогаю, она ж единственная у меня на свете сродственница. За малыми приглядываю, чтоб не обижал никто. Вечером хабар собираю и бабусе отдаю.

— Глава службы безопасности, значит, и финансовый директор преступного синдиката, — пробормотала Геля, — важная птица, йо!

— Чего? — прищурился мальчик.

— Ничего, — вздохнула Геля. Все это было ужасно грустно — и бедные мальчишки, и то, что она ничем не может им помочь. Да и то, что, по правде говоря, ее помощи никто и не рад.

— Ладно уж, — буркнул Щур. — Бывайте здоровы, барышня хорошая. На бульвар-то я за вами не полезу — враз фараоны заметут, — натянул картуз поглубже, засунул руки в карманы и нарочито сплюнул под ноги.

Геля огляделась — оказывается, за разговором незаметно дошли до Трехсвятительского.

— А плеваться было вовсе не обязательно, — противным тоном сказала она, но мальчишки рядом уже не было.

Вот ведь несносная привычка у человека — то подкрадывается со спины, то внезапно исчезает. Дурак, и все. И зачем она, интересно, с ним вообще разговаривала?

Однако огорчалась Геля недолго и напрочь забыла о Щуре, едва переступив порог дома.

Ей и без всяких там дураков хлопот хватало.

Во-первых, сегодня ей обязательно приснится Люсинда и расскажет, что делать дальше, ведь первую часть задания Геля выполнила, не так ли?

Во-вторых, следовало серьезно подготовиться к экзаменам, и не только для маскировки. Ведь бедная Поля Рындина была отличницей, как и Геля, так неужели же она подложит родной прабабушке свинью, завалив экзамены? Ну уж нет, ни за что. Да и перед Ливановой не хотелось ударить в грязь лицом.

Гимназическое хозяйство Поли Рындиной показалось Геле таким же невзрачным, как форменное платье. Никакого кислотного пластика, резинок с картинками, точилок с погремушками. Пенал простой, деревянный, с жалкой переводной картинкой — букетиком. Учебники, хоть обернуты в разноцветную бумагу, но цвета все больше какие-то блеклые — розоватый, голубоватый, а то и вовсе коричневый, не в пример обложкам учебников самой Гели — ярким, красочным, с красивым Джонни Деппом в роли капитана Воробья. Сразу же отложила в сторону «Грамматику древнего церковно-славянского языка, изложенную сравнительно с русскою», учебники французского и немецкого. С языками проблем не было благодаря волшебному зелью Люсинды. Геля даже почувствовала себя немножко глупо, словно ей в голову, как на какой-нибудь чердак, подбросили чемодан с книжками, — стоило полистать Полин учебник, как она «вспоминала» и стихи, и всякие другие вещи, о которых раньше не имела никакого понятия.

Полистала «Географию» Елпатьевского, «Задачник» Евтушевского. Раскрыла следующую книжку и офонарела — Киселев! Знакомая до слез «Алгебра» Киселева! Что называется, повезло! Выучит алгебру на год вперед (ведь в лицее они только начали заниматься по Киселеву), да еще Аглая Тихоновна поможет — она обещала.

Прапрабабушка, когда уже занимались, много рассказала об этом Киселеве — что он родился в очень бедной семье и чуть не с детства вынужден был давать уроки (соседке-лавочнице за полфунта чая и несколько фунтов сахару в месяц). Потом его забрал к себе богатый дядя-купец и определил в Орловскую гимназию, но тоже не за просто так, а за репетиторство для купеческих детишек. А после гимназии Киселев решил поступить в университет, но денег не было. И он, не задумываясь, продал золотую медаль (которую получил за отличную учебу), добавил еще денег, что скопил за уроки, и все же поступил — вот какой упорный. Потом преподавал в Воронеже, писал те самые учебники. А поскольку он был талантливый математик и педагогический опыт у него тоже, получается, имелся огромный, книжки и вышли такими хорошими.