Нормальные люди - Салли Руни

Марианна прислоняется к тонкому серебристому стволу, Коннелл обнимает ее. Какая она худенькая, думает он. Разве она и раньше такая была? Она утыкается лицом в единственную его чистую футболку. На ней все то же белое платье, сверху накинута шаль с золотым шитьем. Он держит ее крепко, приноравливая свое тело к телу Марианны, будто матрас, на котором должно быть удобно. Она обмякает в его руках. Кажется, начинает успокаиваться. Их дыхание замедляется в едином ритме. В кухне зажигают свет, потом снова гасят, голоса звучат то громче, то тише. Коннелл совершенно уверен в правоте своих действий, но это какая-то неосмысленная уверенность, как будто он бездумно выполняет заученное задание. Он обнаруживает, что запустил пальцы Марианне в волосы и мягко поглаживает ей затылок. Он не помнит, давно ли это делает. Она трет глаза запястьем.

Коннелл выпускает ее. Она нашаривает в кармане пачку сигарет и смятый коробок. Предлагает ему сигарету, он берет. Она зажигает спичку, огонек выхватывает из темноты ее черты. Кожа выглядит сухой, воспаленной, веки припухли. Она вдыхает, сигаретная бумага шипит, сгорая. Он тоже закуривает, бросает спичку на траву, давит ботинком. Они тихо курят. Он отходит от дерева, смотрит, что там в дальней части сада, но в темноте почти ничего не разобрать. Возвращается к Марианне, под вишню, и рассеянно теребит широкий восковатый лист. Она держит сигарету одними губами, руками собирает волосы, скручивает в узел и закрепляет резинкой, сняв ее с запястья. Докурив, они гасят окурки в траве.

Можно я в твоей комнате переночую? – говорит она. Могу лечь на полу.

Там кровать огромная, говорит он, не переживай.

Когда они возвращаются, в доме темно. В комнате Коннелла они снимают с себя все, кроме нижнего белья. На Марианне белый хлопковый лифчик, груди ее в нем кажутся маленькими, треугольными. Они ложатся рядом под одеяло. Он понимает, что может заняться с ней любовью, если захочет. Она никому не скажет. Его это странным образом утешает, он позволяет себе вообразить, как бы это было. Эй, сказал бы он негромко. Перевернись на спину, ладно? И она бы послушно перевернулась. Между двумя людьми всегда происходит столько потаенных вещей. Но если бы это сейчас случилось, каким бы он стал человеком? Совсем другим? Или остался бы прежним, без всяких изменений.

Через некоторое время она что-то произносит, не разобрать. Я не расслышал, говорит он.

Я не знаю, что со мной не так, говорит Марианна. Не знаю, почему я не могу быть как все нормальные люди.

Голос звучит до странности спокойно и отстраненно, будто в записи: она надиктовала слова, а сама ушла или вообще куда-то уехала.

В каком смысле? – говорит он.

Не знаю, почему я не могу сделать так, чтобы меня любили. Мне кажется, меня покалечили при рождении.

Тебя очень многие любят, Марианна. Честное слово. Друзья любят, родные.

Несколько секунд она лежит молча, потом говорит: ты ничего не знаешь про моих родных.

Он сам-то почти не заметил, что употребил слово «родные», он просто подыскивал что-нибудь утешительное и бессмысленное. А теперь не знает, что с этим делать.

Тем же странным невыразительным голосом она продолжает: они меня ненавидят.

Он садится в постели, чтобы лучше ее видеть. Я знаю, что ты с ними часто ругаешься, говорит он, но это не значит, что они тебя ненавидят.

В последний раз, когда я была дома, брат сказал, что мне стоит покончить с собой.

Коннелл на автомате выпрямляет спину и откидывает одеяло, будто бы собираясь встать. Проводит языком во рту.

Зачем он такое сказал? – говорит он.

Не знаю. Сказал, если я умру, никто не расстроится, потому что у меня нет друзей.

А ты матери эти его слова не передала?

Она сама слышала, говорит Марианна.

Коннелл сжимает челюсти. В затылке стучит кровь. Он пытается представить себе эту сцену: Шериданы у себя дома, Алан зачем-то предлагает Марианне покончить с собой, вот только Коннеллу очень трудно представить себе семью, которая ведет себя так, как она описала.

И что она сказала? – говорит он. В смысле как отреагировала?

Ну, кажется, что-то типа: не подталкивай ее к этому.

Коннелл медленно вдыхает через нос и шумно выдыхает через сжатые губы.

А что его спровоцировало? – говорит он. В смысле с чего у вас началось?

Он ощущает, что лицо Марианны меняется, становится жестким, но точным словом ему это не описать.

Ты думаешь, что я сама нарвалась, говорит она.

Да нет, я ничего такого не говорю.

Иногда мне кажется, что я это заслужила. Иначе непонятно, почему это происходит. Но если у него плохое настроение, он просто ходит за мной следом по всему дому. Я ничего не могу с этим поделать. Заходит ко мне в комнату, даже когда я сплю и вообще.

Коннелл трет ладони об одеяло.

А он тебя когда-нибудь бил? – говорит он.

Случалось. С тех пор как я уехала, реже. Честно признаться, это мне как раз все равно. Психологическое давление куда мучительнее. Я правда не знаю, как это объяснить. Понимаю, это звучит…

Он касается рукой лба. Кожа влажная. Она не договаривает, как именно это звучит.

Почему ты раньше мне никогда об этом не рассказывала? – говорит он. Она молчит. В тусклом свете ему все же видно ее раскрытые глаза. Марианна, говорит он. Когда мы были вместе, почему ты мне ничего этого не рассказывала?

Не знаю. Наверное, не хотела, чтобы ты думал, что я какая-то травмированная. Наверное, боялась, что ты от меня отвернешься.

Тут он прячет лицо в ладони. Холодные липкие пальцы прикасаются к векам, в глазах слезы. Чем сильнее он надавливает, тем быстрее бегут слезы, лицо делается мокрым. Господи, шепчет он. Голос звучит хрипло, он прочищает горло. Иди сюда, говорит он. И она идет. Его охватывает стыд, смятение. Они лежат лицом к лицу, он обнимает ее. Шепчет в ухо: мне очень жаль, слышишь? Она прижимается к нему, обвивает руками, он целует ее в лоб. Он все равно всегда знал, что она травмированная, без всяких ее слов. Чувство вины заставляет его зажмуриться. Лица у обоих горячие, влажные. Он вспоминает ее слова: боялась, что ты от меня отвернешься. Губы ее так близко, что он чувствует на своих ее дыхание. Они начинают целоваться, вкус ее поцелуя как темное вино. Она чуть смещается, он кладет руку ей на грудь, через несколько секунд он сможет снова оказаться внутри ее, и тут она говорит: нет, не надо. И тут же отстраняется. Он слышит в тишине собственное дыхание, мучительный ритмичный звук. Ждет, пока оно выровняется – чтобы голос не сорвался, когда он заговорит. Прости меня, говорит он. Она сжимает его ладонь. Очень жалобный жест. Он поверить не может, какую только что сделал глупость. Прости, повторяет он. Но Марианна уже отвернулась.

Она присаживается в вестибюле филологического факультета, чтобы проверить почту. Пальто не снимает – она же встанет совсем скоро. Рядом на столе лежит завтрак, который она только что купила в супермаркете через дорогу: черный кофе с тростниковым сахаром, булочка с лимоном. Это совершенно обычный ее завтрак. В последнее время она стала есть медленно, наслаждаясь каждым глотком, обволакивающей зубы сладостью. Чем медленнее она ест, чем больше обращает внимание на состав продуктов, тем меньше чувствуется голод. Больше она до восьми-девяти вечера не проглотит ни кусочка.