Ее последний герой - Мария Метлицкая

Бедная, глуповатая, старенькая и одинокая Фаечка! Он подкидывал ей денег, просил ни в чем не отказывать. Впрочем, об этом просить Фаечку было не надо: отказывать себе она не умела.

Тогда она пристрастилась к картам – пасьянсам и гаданиям. Гадала постоянно и все время «на него». Вечером докладывала по телефону, очень важным и серьезным тоном:

– Илюшка, все ясно!

Он раздраженно хмыкал, а она, пережив секундную обиду, продолжала:

– Будет женщина, и будет ребенок. Все будет хорошо, слышишь? И женщина будет нормальная. – Тут она делала многозначительную паузу. – Дом будет, короче говоря, семья. И ребенок, слышишь? По-моему… – она замолкала и продолжала отчего-то шепотом: – мальчик. И все это будет навсегда! Слышишь?

– Слышу, Фая! – резко отвечал он. – Разумеется, слышу. А сейчас извини. Занят.

И невежливо прерывал разговор.

«Все ясно, баба, – грустно заключала Фаечка. – Ну да бог с ним! Скоро натешится. Молодой ведь еще…» И снова грустный и тяжелый вздох. Все они такие, она-то знает.

Она напомнила ему про эту чушь через два года после следующей женитьбы, когда Ирма уже сняла с лица косметику и стала варить борщи. Когда родился Артур.

– Ну? – сияла она. – Я же тебе говорила!

Он тогда вспомнил и удивился. Надо же, а вдруг все не ерунда? Потом, конечно, забыл. И снова вспомнил после аварии. Сказал растерянной Фаечке:

– А вот этого ты мне не обещала. Ты мне обещала, что навсегда.

Она жалобно всхлипнула и всплеснула маленькими ручками:

– Прости, прости, прости дуру старую. Не сердись.

Он, конечно, не сердился. При чем тут слабоумная старуха, добрая и незлобивая.

Фаечку он похоронил спустя много лет. Пожила она хорошо, в смысле долго. В последние пару лет он организовал ей помощь, хорошую тетку из фирмы «Заря». Тетка мыла у него и у Фаечки окна и «генералила» по весне. А потом у нее поселилась – уже насовсем. Фаечка ее прописала, и нищая Марья Ивановна, классическая деревенская честная труженица, после Фаечкиной смерти осталась владелицей царских, хотя и сильно обветшалых хором.

Ему, кстати, и в голову не пришло, что «мачеха» могла прописать его, любимого пасынка. Эх, не было в нем никогда корысти! Все было, перечислять страшновато. А вот жадности, стяжательства, хапужности – никогда.

На Ваганьковском, глядя на мертвую Фаечку, подумал: единственная родная душа. Последний человек из его скудной родни. Последняя из семьи. И остро почувствовал себя сиротой – впервые в жизни.

* * *

В Пушкино он тогда мотался раз в месяц. Артур, уже тринадцатилетний угрюмый пацан, был по-прежнему сух и равнодушен. Ирмина сестра злобилась еще сильнее. Гнусно хмыкала, пересчитывая принесенные им деньги: ей всегда было мало. Он шмякал на стол пирожные и фрукты, курил на крыльце, пытался заговорить с сыном, просил воды (чаю ему не предлагали) и быстро шел на станцию.

Мучился ли он от того, что не складывались отношения с сыном? Мучился. Особенно в те редкие поездки. А потом забывал, довольно быстро, и вспоминал, лишь когда от «ведьмы» приходило очередное лаконичное письмо: мол, ждем с визитом.

Она никогда не звонила, считала, видимо, что слишком много чести. Слава богу, через несколько лет перестала рассуждать о том, что было бы, если бы он «не отправился дрыхнуть на заднее сиденье», и говорить, что из Ирмы он «сделал кухарку, а она была звезда мирового масштаба». Невозможно было объяснять, что та жизнь была выбором самой Ирмы, что если в машине едут два водителя, то один сменяет другого, уставшего, и что Артура он отдавать ей не собирался, сама настояла.

Это, конечно, была ложь, одна из тех, с которыми он привык жить. Существовать в ней, как рыба в воде. Ложь, в которой ему было комфортно и спокойно. Артура, конечно же, он бы не потянул. С его бытовой безалаберностью, частыми разъездами, бабами, наконец. Или ему пришлось бы срочно жениться, найти мать своему сыну. И по всему выходило, что тетка – лучший вариант.

* * *

Про будущее Артура Элга завела разговор после его пятнадцатилетия. Городецкий растерялся:

– Я совсем не знаю его наклонностей!

Она усмехнулась и сквозь зубы прошипела:

– Естественно! Вам же не до того было всю жизнь.

А когда до него наконец дошел весь кошмар «наклонностей» отпрыска, обвинять ее было уже не в чем: Элга была уже смертельно больна.

Он, жалея ее, ту, которая проклинала его всю жизнь, коротко, без подробностей, отчитывался: все в порядке, после клиники мальчику стало значительно лучше, он уже работает и встречается с хорошей девочкой. Какое «лучше», какая «хорошая девочка»! После больницы Артур держался месяца два. Потом снова зависал на флэтах, где на закопченной кухне полуживые наркоманы варили в черных от грязи кастрюлях свое страшное варево.

Он вытаскивал его из этих халуп. Ничего не помогало. Однажды, найдя его в какой-то каморке у кладбищенского сторожа (тот пускал наркоманов за пузырь), Городецкий избил сына до полусмерти, ногами. Избил и ушел. Кое-как добрался до дома и напился. Не было сил на борьбу. Просто больше не было сил.

Артур выжил. Вскоре его забрали в милицию и оттуда определили уже не к «своим» докторам, а в психушку.

Городецкий поехал в больницу, пообещав себе, что это последняя попытка. А там познакомился с одной несчастной мамашей, которая приходила к дочери.

Женщина эта, Клавдия Семеновна, поделилась с ним радостью: девочку ее, изможденную, почти синюю, почти беззубую, удалось пристроить в одну колонию, точнее, поселение в дальней деревне. Без электричества, без прочих благ цивилизации. Поселение организовал бывший наркоман Толик. Толик оказался мощным мужиком: «соскочил», воспрял, женился и завел троих детей. И поехал в глухую деревню, подальше от соблазнов и суеты. Потом к нему привезли его бывшего друга. Привезли умирать. Толик его поднял, и парень остался жить. Потом привезли еще кого-то, потом еще. Так появилось поселение. Ко всему прочему Толик оказался прекрасным менеджером. Поселенцы завели скотину, стали выращивать овощи, развели сады. Кто-то поженился, родил детей. Трудились от зари до зари. Построили часовенку, в деревню приехали волонтеры и даже несколько врачей. О поселении появились статьи, даже показали по телевидению небольшой сюжет.

Клавдия дала Городецкому адрес. И забрав Артура из больницы, он повез его туда. Привез и сказал:

– Обратной дороги нет. Приеду через год и посмотрю на тебя. Станешь человеком – есть надежда. Сбежишь – подохнешь.

Артур хмуро выслушал его и, не попрощавшись, пошел прочь. У крыльца стоял Толик и молча на них смотрел. Городецкий сел в машину и дал по газам. Толик прощально махнул широкой рукой.

«Вычеркнуть, – приказал Городецкий, – вычеркнуть из своей жизни. Я сделал все, что мог».

Скорее всего, так и было.