Интеграция и идентичность. Россия как "новый Запад" - Дмитрий Тренин

Уже Николай I, однако, перешел грань, отделявшую паритетное участие в общеевропейских делах от региональной гегемонии в Восточной и Центральной Европе. Николай I ликвидировал Польскую автономию, выступал арбитром между Пруссией и Австрией, подавил революцию в Венгрии. Так появилась вторая красная нить российской западной политики – курс на единоличное доминирование в стратегически важном регионе, отделявшем Россию от крупных европейских держав. Линия Николая I найдет продолжение в XX в. в политике советских руководителей – от Сталина и Молотова до Андропова и Громыко.

Цена политики доминирования как в XIX, так и в XX вв. оказывалась чрезмерной. Внутреннее перенапряжение и внешняя изоляция подрывали силы империи. Россия стремительно отставала от других стран. Царствование Николая I завершилось унизительным поражением в Крымской войне (1853–1856 гг.), за сорокалетним существованием «социалистического содружества» последовали взаимное отчуждение между Россией и странами Центральной и Восточной Европы и расширение НАТО и Европейского союза до самых границ Российской Федерации.

Внешние поражения России стимулировали либо внутренние реформы, либо, в отсутствие у верхов воли к реформам, революции. Реформы необходимо требовали умеренной внешней политики, революции меняли, по крайней мере на некоторое время, всю внешнеполитическую парадигму. Многолетний глава российской дипломатии в царствование Александра II канцлер Александр Горчаков сделался в середине и конце 1990-х годов ролевой моделью для руководителей нового российского МИДа и умеренных реформаторов. Министры Евгений Примаков и Игорь Иванов основали традицию ежегодных Горчаковских лекций.

Связь между внутренней и внешней политикой России не является жесткой. Александр III стал символом российских консерваторов. В 1990-е годы российские националисты проводили манифестации под бело-желто-черным флагом времен Александра III – в противовес официальному бело-сине-красному триколору. Кредо консерваторов конца XIX в. – это сочетание веры и патриотизма, безусловная приверженность авторитарным методам правления, поощрение капиталистического развития под патронажем самодержавия. При этом, однако, Александр III выступал за разумные самоограничения во внешней политике. Его идеалом был мир на основе «спокойной силы» России, сотрудничества с которой ищут другие державы. Его методом стал прагматизм (сближение с республиканской Францией для уравновешивания монархической и родственной Романовым Германии Гогенцоллернов). При другом, менее уверенном в себе консерваторе Николае II российская внешняя политика неудачно попыталась активизироваться на ряде направлений и потерпела чувствительное поражение на Дальнем Востоке. В то же время Россия присоединилась к англо-французской Антанте, т. е. к прообразу современного политического Запада. Тем самым на десятилетия вперед Россия стала элементом комбинации сил для противодействия германской гегемонии в Европе.

Консерватизм самодержавия не позволил России вовремя провести внутренние реформы. Став европейской державой, Россия слишком медленно становилась европейской страной. Расплатой за эгоизм и близорукость элиты стала национальная катастрофа 1914–1920 гг., в результате которой петербургская Россия погибла и на ее крови родилась Россия советская.

Большевики начали с радикального проекта вестернизации (социализации) России и мондиалистского, как сказали бы позднее, проекта мировой революции, в которой России первоначально была определена роль одновременно плацдарма, ресурса и «запала». Ленин и Троцкий первоначально скептически относились к необходимости иметь какую-либо внешнюю политику5. В дальнейшем Советский Союз, отказавшийся от самого имени «Россия», превратил коммунистическую идеологию в средство легитимации режима и ресурс для великодержавной внешней политики в мировом масштабе. Объявив себя авангардом альтернативной (антикапиталистической) цивилизации, Советская Россия встала в идеологическую, политическую и военную оппозицию ко всему Западу – Европе и Америке. Большевики, пытавшиеся с помощью Коминтерна руководить классовой борьбой в мировом масштабе, презирали международные договоры, допускали возможность любых приемов в отношении мировой буржуазии: на войне как на войне. Советская Россия не только отстранилась от международного общества, но и объявила себя его непримиримым врагом.

Коммунистическое мессианство оказалось непрочным, но коммунистическая идеология стала инструментом легитимации политического режима внутри страны и орудием (и одновременно прикрытием-обоснованием) внешней политики СССР. Революционная «всемирность» за десять лет сменилась психологией осажденной крепости, которая идеально способствовала формированию тоталитарного режима. Признание Советского Союза со стороны Запада было вынужденным и условным. В отличие от Российской империи СССР, даже формально признанный, оставался фактически международным изгоем. Советский режим, существовавший в условиях двойной изоляции по отношению к внешнему миру – изнутри (под руководством ЦК ВКП(б) и силами ВЧК-ОГПУ-НКВД) и извне («санитарный кордон»), вынужден был постоянно маневрировать с позиции слабости во «враждебном окружении» и в то же время использовал это окружение для уничтожения своих внутренних врагов и насаждения атмосферы всеобщего страха. И логика тоталитаризма, и осознание советскими руководителями относительной слабости СССР перед лицом «мира капитала» вели страну в одном направлении – к тотальной мобилизации всех сил, наращиванию военной мощи, силовому подавлению внутренних разногласий, установлению власти одного вождя, попыткам провоцировать противоречия в стане врага и отказу от правил игры, которые навязывал более сильный и более опытный противник. Военная доктрина СССР 1920-1930-х годов исходила из того, что все западные соседи страны являются ее вероятными военными противниками. Всем, кого репрессировал Сталин в качестве «врагов народа» – от троцкистов до фигурантов «дела врачей», – инкриминировалось сотрудничество с иностранными разведками.

Вторая мировая война кардинально изменила ситуацию. Международный изгой за несколько лет превратился в один из столпов нового миропорядка. Непосредственное «враждебное окружение» сменилось системой контролируемых буферов безопасности и аванпостов для ведения наступления на позиции «империализма». Военная мощь страны достигла своего апогея в абсолютном и, что еще важнее, в относительном исчислении. Вместо революции источником легитимности правящей номенклатурной элиты стала Победа. Начиная с В. Молотова в 1946 г. советские руководители не уставали повторять тезис о том, что теперь ни один крупный международный вопрос не может быть решен без участия СССР.

Последовавшая за этим «холодная война» также являла собой не столько борьбу идеологий, сколько геополитическое противостояние в Европе и Восточной Азии (в годы правления Сталина) и активную конкуренцию в остальной Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке (начиная с Хрущева), т. е. действительно в глобальном масштабе. Коммунистическое, рабочее, национально-освободительное движение все откровеннее становилось инструментом советской великодержавной политики, а иногда приносилось ей в жертву. Правда, при принятии решения о вторжении в Афганистан идеология сыграла роль провокатора, заставившего в целом осторожных и консервативных деятелей брежневского руководства ввязаться в авантюру6.