Ранняя пташка - Джаспер Ффорде

– Мне стыдно, что мистер Хук показал себя таким кретином, – сказала Аврора. – Не я нанимала его на службу, но порой приходится работать с тем, что тебе дают.

Услышав позади шум, мы оба обернулись. Это была сонная, которую я уже видел в «Уинкарнисе», бредущая по снегу. Она была укутана в огромную дорогую шубу из барсучьего меха, который смотрелся бы гораздо лучше – и свежее – на барсуке.

– Добрый вечер, – сказала Аврора. – Заза, ты знакома с Младшим консулом Уортингом?

– Нет, – ответила сонная. – Рада познакомиться.

Она улыбнулась мне, вместо того чтобы заключить в объятия, после чего снова повернулась к Авроре.

– Передайте мистеру Хуку, что я не развлекаю на халяву тех, кто не спит, а если он и дальше будет настаивать на том, чтобы я декламировала на людях «Озимандий» [76], я ему в глаз врежу.

– Непременно передам, – сказала Аврора.

– Вот и замечательно, – сказала Заза.

Двинувшись в сгущающиеся сумерки, она споткнулась о занесенный снегом бордюрный камень, выругалась и пошла дальше.

– Почему лицо Зазы мне так знакомо? – спросил я, когда сонная удалилась достаточно далеко.

– Она была третьей миссис Несбит, между Джиной Лоллобриджидой и Брендой Клаксон [77].

Очевидно, Заза была не той миссис Несбит, которую я знал в детстве, но помнить всех предыдущих миссис Несбит – это все равно что помнить всех актрис, игравших Джейн Бонд, в том числе единственного актера, что в свое время считалось весьма спорным [78].

– Во имя всего святого, как она очутилась здесь? – спросил я.

– Четыре неудачных замужества и крайне опрометчивые финансовые махинации.

Актрисы, игравшие в рекламных роликах роль добродушной простоватой старушки, символа гиганта пищевой промышленности, периодически возрождались, торжественно и с большим шумом. Бывшие миссис Несбит обыкновенно продолжали карьеру, публично поддерживая знаменитостей, продвигая новинки на книжном рынке, а затем посвящая себя пантомиме или политике – иногда и тому и другому сразу. Тем более было странно, что Заза Лешá, если называть ее полным именем, скатилась до того, что с трудом зарабатывала на жизнь, будучи сонной в забытом богами секторе.

– Закрепленный леерный трос спасет тебе жизнь в снежный буран, – по дороге объяснила Аврора, указывая на проходящий вдоль дороги трос, пропущенный через ушки, привинченные к белым столбикам. – Все стрелки указывают в направлении главной площади, так что если заблудишься, лучше всего вернуться туда и начать заново.

– Полезные сведения, – согласился я.

Мы прошли мимо салона, торгующего автоприцепами, с древней эмблемой «Бритиш петролеум» перед выставочной площадкой, и случайно наткнулись на человека, прислонившегося к фонарному столбу. Спасаясь от холода, он укутался в Вончо, пончо из плотного валлийского одеяла, и курил трубку с длинным чубуком из стержня кукурузного початка, вышедшую из моды добрых тридцать лет тому назад, которую нужно было выбросить еще шесть пачек табаку назад.

– Идете в другой конец города? – спросил мужчина.

Аврора подтвердила это, и незнакомец сказал, что присоединится к нам, поскольку «чем больше народу, тем безопаснее».

Он представился как Джим Трикл, поручитель и консул по совместительству. Это был моложавый мужчина с темными волосами и изящными чертами лица. Кашлянув дважды, он улыбнулся и, схватив меня за протянутую руку, привлек к себе, заключая в Зимние объятия. От него пахло заплесневелыми веревками, лакрицей и чернилами.

– Добро пожаловать в Трясину, – слабо усмехнулся Трикл. – Отъезд – это самая лучшая часть посещения нашего города, а оставаться здесь не пожелаешь и злейшему врагу.

Он снова закашлял хриплым кашлем, напоминающим погребальный звон. Такой мне уже приходилось слышать от зимсонников, но продолжался он всегда недолго.

– Давно вы уже зимуете, мистер Трикл? – спросил я, когда мы двинулись дальше.

– Двенадцать лет, – ответил тот, – из них четыре последних года в этой забытой богом дыре. Я наделал кое-каких плохих Долгов и взял взятку – на самом деле совсем крошечную, но ее раздули до небес, – ну и, в общем, вопрос встал так: сюда или в тюрьму. Естественно, я выбрал в тюрьму, но судья принял решение, не считаясь с моим мнением. Сказал, что тюрьма для меня недостаточно суровое наказание.

– А что может быть суровее тюрьмы?

– Допускаю, кормежка здесь, может быть, и получше, однако невыносимым этот город делают всяческие побочные прелести. За последние четыре года я насмотрелся самых разных ужасов. Стычка с бандой Счастливчика Неда, обморожения, разгневанные кредиторы, Токката в ярости и массированное нашествие лунатиков.

– Ну, малыш, на самом деле последнее – это совсем не страшно, – вставила Аврора. – Двигаются лунатики не так уж и быстро, а если их хорошенько накормить, они становятся совершенно безобидными.

– Я имел в виду, какое жуткое зрелище они собой представляют, – поежившись, сказал Трикл. – Сплошная бессмысленная злоба.

– Я слышал, вы заключили пари с Лорой, – сказал я.

– Да, было такое дело, – неприятно ухмыльнулся он, – насчет существования Грымз.

– Можешь считать пари выигранным, – сказала Аврора. – Никаких Грымз нет; Зимний люд – это чистые выдумки, сказки для детей и тупоголовых идиотов.

– Мне кажется, происходит что-то странное, – сказал я, вспоминая рассказы про Грымз, которые слышал на протяжении многих лет. – Шесть лет назад на железнодорожной ветке к югу от Торпанту в безлунную ночь была похищена бригада рабочих из четырех человек – больше их никто никогда не видел. Все пуговицы, все молнии остались застегнуты, нижнее белье, рубашки, ремни, свитера лежали внутри комбинезонов – аккуратно сложенные.

– У меня в конторе одежда тоже аккуратно сложена, – возразил Трикл. – Но это еще не значит, что там где-нибудь притаилась Грымза.

Поговаривали, что рабочих похитили, так как они были недостойны. Все четверо были признаны виновными в физическом насилии и направлены на общественные работы, до того как с Весенним пробуждением начать отбывать тюремное заключение.

– Я слышал, – продолжал я, – что Грымза отнимает у человека стыд, а затем, в тот самый момент, когда тот осознает сокрушительные масштабы своих поступков и понимает, что дальше будет только хуже, она забирает его душу. Говорят, когда человек испускает последний вдох, его стыд и чувство вины стираются, и с души снимается груз всех грехов. К создателю он отправляется прощенным и чистым.