Домовая любовь - Евгения Некрасова

Рыбу Ольга теперь не ест, а только кашу из чилима и бахчевые. Анна радуется, подкладывает ей добавку. Работать не заставляет, лишь бы молилась Уттопе. Может, тот согласится взять Ольгину душу вместо её. Анна даже иногда обнимает падчерицу и называет её ласковыми словами. Дочь огнёвщика впервые в жизни ощущает материнскую заботу, которая сейчас ей – самой матери – как вода рыбе. Так спокойно и радостно – ребёнок внутри дышит.

Ольга решает рассказать про него мачехе, но передумывает, когда та приносит ей запечённую курицу. Анна говорит: чтобы побаловать падчерицу мясом, но на самом деле, чтобы собрать объеденные ей птичьи кости и выбросить их в реку – задобрить Уттопу, иначе тот присылает каждую ночь к Анне русалку. Она смотрит на жену бакенщика через маленькое квадратное окно, но внутрь не идёт – то ли потому, что у Анны замотаны ноги неводом, то ли потому, что не было такого приказа от Уттопы. Ольга мачехину курицу не ест, а убегает при виде её в нужник. Анна жалеет, что ещё не до конца отучила падчерицу от дружбы с воздушными бесами. Решила: в следующий раз велит Ольге самой зарезать курицу. Не хватало ещё, чтобы воздушные бесы вытащили душу девчонки из воды на небо. Надо, думает Анна, найти хорошую сорочину.

Сорочина – 1) большая тяжёлая гиря из сплава глины и железа с пятью дырами, используемая населением дельты Вольги для притопления сетей; 2) предмет, о который споткнулся отец Ольги, огнёвщик Васильев, когда вернулся со взморья и ходил-искал жену и дочь по двору. Чуть не упав, мужик выругался в бороду и тут замер как вкопанный. Он заметил, что сарай, вышитый тростниками, ходил ходуном. Оттуда доносились звуки вроде всплесков, словно что-то постоянно роняют в Волгу. Васильев медленно, как на охоте, подошёл ближе и посмотрел сквозь расщепившуюся доску – внезапно помолодел лицом и осанкой лет на десять от дёрнувшей его ненависти. В сарае на коленях стояли жена Анна и дочь Ольга. Они секли каждая сама себя отрезами неводов. Обе плакали – то ли от боли, то ли от благости. Ольга периодически останавливалась, но мачеха ласково подбодряла её на неизвестном Васильеву языке, и падчерица возобновляла сечь.

«Забрали дочку в ужас – единственное солнце, белую душу, любящую птиц! Не прощу!» – думал Васильев. Он сломал запертую изнутри дверь и принялся душить жену отрезом невода. Анна смотрела мимо мужа на вход, где толпились все посылаемые когда-либо к ней русалки и с любопытством смотрели на неё своими белёсыми глазами. Ольга кинулась на отца с криком «не трогай маму!». Огнёвщик высвободил руку и отпихнул дочь, она упала, ползком выбралась из сарая и побежала к птицам. Пока Васильев закапывал тело жены на дворе, Ольга рожала на берегу и по её ноге проползла озёмка.

Озёмка – ядовитая змея, проживающая на территории дельты Волги. Голова круглая, окраска синяя с жёлтыми полосами. Длина – 20–30 см. Смерть после укуса озёмки наступает через 8 минут. Дочь огнёвщика родила мёртвого ребёнка и оставила младенца птенцам Белголова (по-общему «лысухи») в плавучем гнезде. Озёмка уползла, не применив зубов. Ольга шаталась вдоль берега, и над ней парила длинношеяя Лётка (по-общему «колпица»). Небо ласкало Ольгу и Лётку ветром, приговаривая: «Мои птахи, мои!»

Глава первая

Мусорное время

Марина Юрьевна воет с башни,

я её слышу.

У неё повесили сына, трёхлетку-ворёнка,

вороны летают над Воловичами.

Марина Юрьевна видит, как из Москвы едет мусор,

я вижу его ещё в Москве,

я произвожу его ещё в Москве,

а потом еду в Коломну.

Марину Юрьевну венчали два раза:

с Лжедмитрием номер один

в Кракове, даже без его присутствия,

обручение per procura,

потом её обвенчали с Лжедмитрием номер два

в его присутствии.

Тушинский вор, с бородавкой на роже, он был ей мерзок,

её тошнило от его запаха,

как тошнит от свалки, расположенной рядом с домом,

и ей пришлось с ним спать

и рожать ворёнка,

а потом ехать в Коломну.

Коломну обвенчали с Москвой,

даже без присутствия последней —

вот он однополый брак, и никого не смущает

обручение per procura,

обручение мусором,

отходами, остатками чужой жизни.

Так обвенчали с Москвой Тарусу,

Чехов, Клин, Тучково, Наро-Фоминск,

Сыктывкар, Архангельск

и другие города, которые тошнит

от запаха московского мусора,

которым вынашивать теперь

детей под запах московского мусора.

Так обвенчали с Москвой Тарусу,

Чехов, Клин, Тучково, Наро-Фоминск,

Сыктывкар, Архангельск

и другие города,

в которые пришло мусорное время.

Глава вторая

Вилка

Марина Юрьевна ввезла в страну первую вилку,

серебряную, двузубую, наглую,

готовую воткнуться в русскую землю.

Ей пользовался Лжедмитрий первый,

возмущал бояр и духовенство —

до этого на Руси ели только овальной,

как кремлёвская земля, ложкой.

Так вилка стала символом смуты,

всего ложного, привнесённого извне.

Теперешняя Марина, Ангелина, Соня

или, как я, Женя заказывает в Москве

что-нибудь приятное из еды, чужеземное,

вьетнамское или итальянское,

себе в башню – офис или квартиру.

Молодой усталый мужчина без российского

гражданства

приносит Марине, Лене, Соне или, как мне,

Жене

большой тёплый белый целлофановый пакет.

Марина, Лена, Соня или, как я, Женя

достаёт оттуда пластиковые или бумажные

коробки

с лапшой, или бургером, или нямами,

или суши,

или спагетти, или пиццей, или курицей

по-хайнаньски,

а также салфетки, иногда – деревянные

палочки,

часто – ложки и обязательно – вилки,

пластмассовые, трёхзубые, острые,

уже здесь, в Москве, царапая

Маринины, Ленины, Сонины или мои дёсны,

готовые воткнуться в Коломенскую землю,

готовые построить новый зубастый

пластмассовый Кремль,