Невидимый страж - Долорес Редондо

— В школе она училась очень хорошо. Спросите у ее учителей. Она очень умная… была очень умная. Гораздо умнее нас с женой и очень хорошая, никогда нас не огорчала. Она не пила и не курила, как другие девочки ее возраста, и парня у нее не было. Она говорила, что из-за учебы у нее на все это нет времени.

Он замолчал и перевел взгляд на свои руки. Несколько секунд он сидел молча с видом человека, которого только что ограбили и он не может понять, куда подевалось то, что он всего мгновение назад держал в руках.

— Такой дочерью можно было гордиться, — прошептал он, как будто разговаривая сам с собой.

— Сеньор Арбису, — нарушила молчание Амайя, и он встрепенулся, как будто только что пробудился от долгого летаргического сна. — Вы позволите нам взглянуть на комнату вашей дочери?

— Конечно.

Они вместе прошли по коридору, на обеих стенах которого висели фотографии Анны. Анна на первом причастии, трех-или четырехлетняя Анна в школе, семилетняя Анна в костюме ковбоя… Перед каждым снимком отец останавливался, чтобы рассказать им какую-то историю. Спальня оказалась разворочена Хонаном и полицейскими, которые приходили, чтобы забрать компьютер Анны, и искали ее дневники. Амайя огляделась, пытаясь составить общее представление о комнате и ее хозяйке. Розовые и фиолетовые оттенки преобладали в целом классической комнате. Качественная мебель кремового цвета. Пуховое стеганое одеяло с цветочными мотивами, повторяющимися на занавесках, и книжные полки, на которых было больше мягких игрушек, чем книг. Амайя подошла к полкам и присмотрелась к названиям. Книги по математике, шахматам и астрономии стояли вперемешку с любовными романами. Она удивленно обернулась к Ириарте, который поспешил ответить на ее молчаливый вопрос:

— Это все есть в отчете, включая перечень книг.

— Я же вам сказал, что моя Анна была очень умной, — напомнил неуклюже топчущийся у двери отец.

Он наблюдал за полицейскими от входа в комнату, и его губы судорожно подрагивали, что, по опыту Амайи, указывало на с трудом сдерживаемые слезы. Напоследок она бегло осмотрела содержимое платяного шкафа и увидела одежду, которую любая практикующая христианка купила бы своей дочери. Она закрыла шкаф и вслед за Ириарте вышла из комнаты. Отец проводил их до входной двери.

— Сеньор Арбису, вы допускаете, что Анна могла что-то от вас скрывать, что у нее были какие-то важные тайны или друзья, с которыми вы и ваша супруга были незнакомы?

Отец отрицательно затряс головой.

— Это невозможно. Анна рассказывала нам все, мы знали всех ее друзей, у нас был с ней очень хороший контакт.

Когда они уже спускались во двор, мать Анны преградила им путь. Видимо, она сидела на ступеньках, отделяющих входную дверь от лужайки, ожидая их появления. Она была одета в коричневый мужской халат, надетый поверх голубой и тоже мужской пижамы.

— Амайя… простите, инспектор… ты меня помнишь? Я знала твою мать, моя старшая сестра с ней дружила… Ты ее все равно не вспомнишь…

Бормоча все это, она заламывала руки таким чудовищным образом, что Амайя не могла оторвать от них глаз. Они напоминали ей двух раненых зверьков, тщетно пытающихся укрыться от неминуемой опасности.

— Я ее помню, — ответила она, протягивая женщине руку.

Никто из присутствующих не ожидал того, что произошло в следующую секунду. Внезапно она упала перед Амайей на колени, и ее руки, эти раненые руки как клещами стиснули пальцы Амайи с силой, которую невозможно было даже заподозрить в этой хрупкой женщине. Она подняла глаза и взмолилась:

— Поймайте чудовище, которое убило мою принцессу, мою сказочную девчушку. Он отнял ее у меня, и пусть ему не будет покоя.

— Боже мой, милая, что же ты делаешь! — запричитал ее супруг.

Он сбежал с лестницы и попытался обнять жену. Ириарте поднял ее за подмышки, но она все равно не выпустила руки Амайи.

— Я знаю, что это мужчина, потому что видела, как жадно мужчины смотрят на мою Анну… как голодные волки… От матери такое не укроется, она сразу это видит, и я видела, как они алчут ее тела, ее лица, ее изумительного рта… Вы же ее видели, инспектор? Она была ангелом. Таким идеальным, что в это с трудом верилось.

Супруг молча смотрел на нее, и из его глаз беззвучно катились слезы. Амайя заметила, что Ириарте судорожно сглотнул и сделал медленный глубокий вдох.

— Я помню день, когда я стала матерью, день, в который мне ее доверили и я взяла ее на руки. Я не могла иметь детей, крохотные существа умирали в моей утробе в первые недели после зачатия. Выкидыши происходили внезапно, не оставляя после себя ничего. Их называли естественными абортами, как будто может быть что-то естественное в том, что твои дети умирают внутри твоего тела. У меня случилось пять выкидышей, прежде чем мы отправились на поиски Анны. К этому времени я уже утратила всякую надежду когда-нибудь стать матерью, потому что я не хотела… не хотела снова через все это проходить. Я и представить себе не могла, что когда-нибудь смогу держать в руках что-то большее, чем один из этих кровянистых мешочков… все, что мне удавалось выносить. В тот день, когда я принесла домой Анну, я не могла унять дрожь. Меня трясло так сильно, что мой супруг опасался, как бы я не выронила девочку. Ты помнишь? — спросила она, глядя на мужа. Он молча кивнул головой. — По пути домой, пока мы ехали в машине, я не могла оторвать глаз от ее идеального личика. Она была такой красивой, что казалась нереальной. Когда мы вошли в дом, я положила ее на свою кровать и полностью ее раздела. В документах было написано, что она здоровая девочка, но я была убеждена, что обнаружу дефект, какой-нибудь изъян, ужасное пятно, одним словом, что-нибудь, что обезобразит ее совершенство. Я осмотрела все ее тельце, изумляясь тому, что предстало моему взгляду. Она производила странное впечатление… Казалось, что передо мной не ребенок, а мраморная статуя. — Амайя вспомнила неподвижное тело девушки, которое напомнило ей статую мадонны, совершенную в своей белизне. — Все последующие дни я, как зачарованная, любовалась ею. Всякий раз, беря ее на руки, я испытывала такую признательность, что не могла удержаться от слез. Меня переполняло счастье, к которому примешивалась острая тревога. И так получилось, что в эти сказочные дни я снова забеременела. Когда я это поняла, мне уже было все равно. Понимаете, я уже была матерью. Я родила свое дитя сердцем и выносила дочь в своих объятиях. Возможно, именно потому, что желание выносить ребенка перестало быть целью моей жизни, беременность продолжала развиваться. Мы никому не стали об этом рассказывать. Нас столько раз постигали разочарования, что мы научились держать мои беременности в секрете. Но на этот раз беременность развивалась успешно и дошла до пятого месяца. Мой живот стал более чем заметен, и люди начали обращать на это внимание. Анне в то время было почти столько же, что и существу в моей утробе, — около шести месяцев. Она была красавицей — у нее уже отросли белокурые волосики, завивавшиеся на висках в изумительные шелковистые локоны, а по-прежнему безупречное личико озаряли большие синие глаза с длинными ресницами. Я возила ее в коляске, одетую в синий костюмчик, который храню до сих пор. Когда кто-то наклонялся к коляске, чтобы на нее посмотреть, меня так распирало от гордости, что я почти светилась от эйфории. Как-то раз ко мне подошла одна из моих невесток. Она меня поцеловала. «Я тебя поздравляю, — сказала она, — потому что я вижу, в каком ты положении. Чтобы не потерять беременность, тебе всего-то надо было расслабиться. Теперь ты наконец-то сможешь родить свою собственную кровинушку». Услышав это, я похолодела. «Дети — это не кровь, — едва сдерживая дрожь, ответила я. — Дети — это любовь». «Да, да, я тебя понимаю. Взять ребенка из приюта — это очень благородно и все такое, но если ты выносишь это, — тут она коснулась моего живота, — да тут еще рано о чем-то говорить». Я вернулась домой чуть жива. Меня тошнило, и у меня кружилась голова. Я схватила на руки дочь и прижала ее к груди. Я пыталась справиться с охватившей меня паникой, но она продолжала нарастать. В том месте, где эта ведьма коснулась моего живота, его жгло, как огнем, и это жжение быстро распространялось по всему животу. В эту же ночь я проснулась вся в поту и в ужасе от уверенности, что мой ребенок рвется на части внутри меня. Я чувствовала, как рвутся тонкие нити, соединяющие его со мной, и, хотя боль продолжала усиливаться, одновременно я ощущала какую-то мощную силу, уничтожающую меня изнутри и парализовавшую меня до такой степени, что я не могла даже протянуть руку, чтобы разбудить спящего рядом со мной мужа. Я не могла вымолвить ни слова и только тяжело и молча дышала, пока по моим ногам не заструилась жгучая жидкость. Врач показал мне погибшего ребенка. Это был мальчик с полностью сформированным фиолетовым личиком и прозрачным в некоторых местах тельцем. Он сказал, что ему придется сделать мне чистку, потому что плацента вышла не полностью. И я, не сводя взгляда с ужасного личика моего мертвого сына, сказала ему, чтобы он перевязал мне трубы или удалил матку, потому что они мне не нужны, моя утроба не колыбель, а могила для моих детей. Врач колебался, говорил мне, что, возможно, позже я еще захочу стать матерью. Но я ответила, что у меня уже есть ребенок, что я мать ангела и не хочу быть больше ничьей мамой.