Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Когда в 1729 году были арестованы Девиер и Писарев, они открыли на пытке о заговоре, по их указаниям были арестованы и другие участники заговора, в том числе и Толстой. По заявлению Вильярдо, Толстой в присутствии следственной комиссии сознался, что не считал своего семейства находящимся вне опасности, если бы по смерти Петра I на престол вступил сын царевича Алексея, а потому и помог тогда Екатерине занять трон.

Историк В. Н. Татищев, строго судя о П. А Толстом, назвал его, вместе с А. Д. Меншиковым, «неистовым временщиком». Петр I, по свидетельству Вильярдо, однажды, за несколько недель до своей кончины, говоря о достоинствах и недостатках своих министров, сказал, что Петр Андреевич во всех отношениях способный человек, но, вступая с ним в дела, хорошо в видах предосторожности класть в карман камень, которым можно было б выбить ему зубы, если он вздумает укусить.

…Свидание Петра Андреевича Толстого и Александра Румянцева с царевичем Алексеем Петровичем состоялось во дворце у вицероя Дауна.

«Царевич трепетал от страха, опасаясь, что его убьют, более всего боялся капитана Румянцева, и попросил для ответа времени на размышление», — доносил наместник немецкому императору.

«Мы нашли его в великом страхе, — пишет Толстой Петру 1, — о чем ежели подробно вашему величеству доносить, потребно будет много времени и бумаги; но кратко доносим, что был он в том мнении, будто мы присланы его убить; а больше опасался капитана Румянцева…»

28 сентября состоялась вторая встреча. Надо сказать, что эти посланники царя не бездействовали. Ими был подкуплен секретарь вицероя и склонена на их сторону Евфросинья.

Царевич держался твердо. Он ответил отказом на просьбы и требования отца вернуться. Толстой и Румянцев принялись угрожать, начали говорить, что Петр Алексеевич прибегнет к силе, не остановится ни перед чем, чтобы вернуть Алексея в Россию.

«Сколько можем видеть, — писал Толстой государю, — многими разговорами с нами только время продолжает, а ехать к вашему величеству не хочет, и не чаем, чтоб без крайнего принуждения поехал. Также доносим вашему величеству, что вицерой великое прилежание чинит, чтоб царевич к вашему величеству поехал, и сказал нам в конфиденции, что он получил от цесаря саморучное письмо, дабы всеми мерами склонять царевича, чтоб поехал к вашему величеству, а по последней мере куды ни есть, только б из его области немедленно выехал; понеже цесарь весьма не хочет неприятства с вашим величеством. Понеже, государь, между царевичем и вицероем в пересылках один токмо вицероев секретарь употребляется, с которым мы уже имели приятство и оному говорили, обещая ему награждение, дабы он царевичу, будто в конфиденцию, сказал, чтоб не имел крепкой надежды на протекцию цесарскую, понеже цесарь оружием его защищать не будет и не может при нынешних случаях, понеже война с турками не кончилась, а с гишпанцами начинается, что оный секретарь обещал учинить».

Письмо государю было тотчас же отправлено из Неаполя. Оно должно было утвердить его в мысли, что Толстым и Румянцевым делается все возможное и невозможное, чтобы выполнить его волю, что трудятся царские посланники не покладая рук, изыскивая все возможные ходы и выходы. Одного не сообщил граф Петр Андреевич Толстой — побоялся известить об отчаянии своем в завершении дела, дабы не ввести государя в гнев. О последствиях гнева Толстому не надо было рассказывать. Он пишет к Веселовскому: «Мои дела в великом находятся затруднении: ежели не отчаится наше дитя протекции, под которою живет, никогда не помыслит ехать. Того ради надлежит вашей милости тамо на всех местах трудиться, чтоб ему явно показали, что его оружием защищать не будут, а он в том все свое упование полагает, Мы долженствуем благодарить усердие здешнего вицероя в нашу пользу; да не может преломить замерзлого упрямства. Сего часу не могу больше писать, понеже еду к нашему зверю, а почта уходит».

«В последний раз они решились на отчаянный приступ с трех сторон, — пишет М. П. Погодин. — Секретарь, вкравшийся к царевичу в доверенность и передавший ему, будто за тайну, переговоры Толстого с вицероем, должен был отнять у него надежду на покровительство цесаря, в случае если царь будет требовать сына с оружием в руках, по теперешним обстоятельствам, это, де, даже невозможно, ибо война с турками не кончилась, а с Испанией начинается. Вицерой должен был объявить, что разлучит его с Евфросиньею, ибо нужно, де, лишить царя предлога к обвинениям. Толстой придумал испугать вновь полученным письмом о скором прибытии царя в Италию и свидании с царевичем, свидании, которого никто, де, отстранить не может.

Вот какие опасности представлены были несчастному царевичу, и все они были в его глазах очень вероятны и возможны.

С другой стороны, обещалось полное прощение и жизнь на свободе в деревне с любезною Евфросиньею».

О происходившем во время второго свидания Толстого с царевичем можно судить из донесения графа, отправленного государю в тот же день. «И… сказал ему… что мог вымыслить к его устрашению; а наипаче то, будто его величество немедленно изволит сам ехать в Италию. И сие слово ему толковал, будто сожалея о нем, что когда его величество сюда приедет, то кто может возбранить его видеть и чтоб он не мыслил, что сему нельзя сделаться, понеже нималого в том затруднения нет, кроме токмо изволения царского величества: а то ему и самому известно, что его величество давно в Италию ехать намерен, а ныне наипаче для сего случая всемерно вскоре изволит поехать. И так сие привело его в страх, что в том моменте мне сказал, еже всеконечно ехать к отцу отважится. И просил меня, чтоб я назавтра к нему приехал купно с капитаном Румянцевым: «Я-де уже завтра подлинный вам учиню ответ». И с этим я от него поехал прямо к вицерою, которому объявил что было потребно, прося его, чтоб немедленно послал к нему сказать, чтоб он девку от себя отлучил, что он, вицерой, и учинил: понеже выразумел я из слов его [царевича], что больше всего боится ехать к отцу, чтоб не отлучил от него той девки. И того ради просил я вицероя учинить предреченный поступок, дабы с трех сторон вдруг пришли к нему противные ведомости, т. е. что помянутый секретарь отнял у него надежду на протекцию цесарскую, а я ему объявил отцов к нему вскоре приезд и прочая, а вицерой разлучение с девкою. И когда присланный от вицероя объявил ему разлучение с девкою, тотчас ему сказал, чтоб ему дали сроку до утра: «А завтра-де я присланным от отца моего объявлю, что я с ними к отцу моему поеду, предложа им только две кондиции, которые я уже сего дня министру Толстому объявил».

Толстой праздновал победу. Знал царь, кому поручать дело! Пребывание графа на Мальте, похоже, много дало ему. Иоанитские рыцари в совершенстве владели бесчисленными приемами хитрости и коварства.

Царевич был загнан в угол. В покровительстве, по словам Толстого, отказывали, отец вот-вот должен направиться в Италию, близких, кроме Ефросиньи, нет, они далеко в России. Посоветоваться и опереться не на кого. Кто здесь советчик, в этом чужом и далеком Неаполе? Разве что любимая женщина — Ефросинья. Не знал Алексей, что и любимая его подкуплена и участвует в заговоре. А ведь за ней было, можно сказать, последнее слово.