Айзек и яйцо - Бобби Палмер

– Ага, стоит снаружи. – Он приносит бутылку с подкормкой.

– И последнее, – объявляет Айзек. – Садовый гном.

– Садовый гном?

– Садовый гном.

– Вам какого?

Айзек снова заглядывает в список.

– Все равно, – пожимает плечами он.

Мужчина снова выходит на улицу и возвращается с парой гномов на выбор. Пробив все товары и сложив их в полиэтиленовый пакет, он все же предпринимает попытку расспросить Айзека о гукающем на его груди младенце в кепке и солнцезащитных очках.

– Как его зовут? – интересуется он, наклоняясь поближе к Эггу. Едва подавшись вперед, он сильно вздрагивает и быстро отводит взгляд.

– Эг… Эдгар, – запинаясь, отвечает Айзек, берет пакет и, замечая встревоженность на лице продавца, отходит от прилавка. – Он спит.

Остается пройти вверх по главной улице, мимо кабинета старого дантиста, к которому ходила Мэри, и паба, расположившегося на втором месте в личном рейтинге Айзека, – и вот он у парикмахерской. Он вдруг вспоминает, как чуть ли не в одном халате очнулся на этом самом месте, завывая от ужаса. По спине пробегают мурашки, Айзек ежится. Он проходит мимо, сворачивает налево, в переулок, и поспешно достает Эгга из слинга.

– Ты уж извини, – говорит Айзек.

Он возвращается обратно к парикмахерской. На пороге он замирает, шевелит губами, беззвучно умоляя мироздание о снисходительности, затем набирает в грудь побольше воздуха и заходит внутрь. О его прибытии тут же возвещает дверной колокольчик.

– Айзек! – удивленно протягивает Томми.

– Привет, – отвечает Айзек, чувствуя себя неловко из-за теплоты в голосе Томми. Он ставит тяжелый полиэтиленовый пакет у двери. Гном глухо звякает о плитку, а притаившееся рядом с гномом яйцо взвизгивает на манер собачьей игрушки-пищалки. Айзек привычно маскирует звук громким кашлем, будто хочет обратить особое внимание на свой визит.

– Я пришел подстричься, – сообщает он с интонацией настоящего пришельца.

Томми растерянно смотрит на трещащий по швам пакет, затем указывает на пустое кресло.

– Как скажешь, присаживайся, – неуверенно предлагает он.

Айзек тяжело опускается на стул. Повисает долгая пауза. Томми разглядывает Айзека, оценивая масштабы запущенности. Кажется, он хочет что-то сказать, но останавливает себя. И вот снова – но на этот раз его останавливает Айзек.

– Я в порядке, – говорит он наперед. – А у тебя как дела?

Томми его не спрашивал. Он наверняка читал местные газеты, которые стопкой лежат у двери парикмахерской, и прекрасно знает, что Айзек совершенно не в порядке. Айзек вспоминает про «Мост собак-самоубийц». Интересно, какой заголовок венчал бы статью о его – Айзека – несчастной судьбе? Он отгоняет от себя эту мысль и начинает трясти коленом. Потом он замечает, с какой грустной улыбкой на него смотрит Томми, и качает головой. Он уже жалеет, что пришел. Томми вертит в руках ножницы, пристально наблюдая за Айзеком в зеркало.

– Слушай, дружище… – начинает он. – Я уже собирался тебя разыскивать. С тех пор как я видел тебя на улице. Пару месяцев назад. Ты был…

– Все в порядке, – не сдается Айзек. Грудная клетка становится слишком тесной.

– Я так соболезную твоей…

– Все в порядке, – повторяет Айзек. В ушах начинает звенеть. – Я в порядке.

– Разве?

Вопрос обрушивается на Айзека, как удар ножницами по затылку. Томми всегда так внимательно слушал его и так глубокомысленно кивал, будто напрочь забывал, что Айзек пришел подстричься. Наверное, они были друзьями. Айзек мог поговорить с Томми о чем угодно. И все же он не хочет говорить с Томми об этом. Тело Айзека напряжено. Может, он и хотел бы ответить на этот вопрос, но слова кляпом застревают во рту. Ответы, которые интересуют Томми, заперты на чердаке, ключ от которого Айзек надежно спрятал. Раз в неделю он рассказывает крошечную часть правды доктору Аббасс. Всем остальным он врет – даже самому себе.

– Я в порядке, – отрицает очевидное Айзек. – Просто устал. Работа.

По правде говоря, Айзек уже несколько месяцев сидит без работы. Прихожую, еще недавно заваленную сугробами писем, теперь заполонили счета по кредитным картам и угрозы отключения электричества. Он не горит желанием рисовать – а травма руки дала ему прекрасный повод даже не пытаться себя заставить. Но он и правда очень устал. Следить за Эггом – чем не работа? После парикмахерской ему нужно будет заглянуть кое-куда еще – занести в ломбард свои часы и горстку украшений Мэри. Мысль о необходимости это сделать нависает угрозой очередного провала в памяти.

– Что случилось с твоей рукой? – пробует зайти с другой стороны Томми.

Айзек вытягивает руку перед собой. Пальцы все еще подрагивают, шрамы у их основания все еще горят пурпурно-красным. Судя по алым зигзагам на костяшках пальцев, ему накладывали швы. То еще зрелище.

– Производственная травма, – врет Айзек.

Томми знает, что Айзек работает иллюстратором, но вопросов больше не задает. Он выглядит огорченным, будто хочет помочь, но понимает, что эта битва заранее проиграна. Он опускает взгляд и берет расческу.

– Ну, если ты захочешь поговорить… – вздыхает Томми.

Он недоговаривает, как будто понимает безнадежность своих попыток. Некоторое время оба молчат. Айзек окаменевшим взглядом смотрит куда-то вдаль. Наконец, кашлянув, Томми выдавливает из себя:

– Давай наденем на тебя накидку.

Без лишних слов Томми заворачивает Айзека в черную ткань и белой бумажной полоской закрепляет накидку на шее. Он все еще кажется встревоженным, но старается не подавать виду, особенно когда замечает на себе взгляд Айзека. Томми выпрямляется. На его лице появляется улыбка. Он отделяет прядь от косматой бороды Айзека и оценивающе оглядывает курчавый локон, вытянутый из гнезда на его голове. Томми явно хочет сказать ему очень много всего, но не позволяет себе выйти за рамки самой формальной парикмахерской вежливости.

– Ну и что мы будем с этим делать? – спрашивает он. – Как обычно?

Айзек раздумывает над «как обычно». Он осматривает свою густую бороду, растрепанные волосы и паутину тревожных морщин, изрезавших его лицо. Морщин, которых не было, когда он в прошлый раз сидел в этом кресле. Краем глаза он видит полиэтиленовый пакет, из которого пытается выкарабкаться антропоморфное яйцо. В прошлый раз не было и его. Айзек понимает, что ни о чем уже не сможет сказать «как обычно».

– Просто верни мне человеческий облик, – просит он.

С фейдом[58] на висках и гладковыбритыми щеками Айзек чувствует себя так, словно сбросил кожу. Он чувствует себя свободным – почти таким же свободным, как Эгг. Здесь, в практически безлюдном парке – середина буднего дня как-никак, – Айзек позволил ему идти самостоятельно, вместо того чтобы заталкивать его в слинг или полиэтиленовый пакет. Так Эгг точно не станет спрашивать, почему это они по дуге обошли