Лето злых духов Убумэ - Нацухико Кёгоку

– Моя невестка сейчас у себя дома в Киото, – сказала Ацуко, все еще смеясь, – на фестивале Гион[71], сэнсэй.

– А, вот как…

Так, значит, фестивалем, о котором моя жена говорила утром, был летний праздник Гион-мацури. Я удивленно кивнул.

– Сразу после войны ежегодные празднества в Киото не проводились, но сейчас, кажется, там довольно оживленно. Когда в шествии принимают участие праздничные повозки от каждого района, ничьи готовые помочь руки не будут лишними, – пояснил Кёгокудо. Затем выражение его лица изменилось: он вздернул бровь точно так же, как его младшая сестра, когда она в возмущении уставилась на него, и смерил меня подозрительным взглядом. – Кстати, чему мы обязаны тем, что ты почтил нас своим визитом в столь поздний час? Что стряслось? Судя по твоему виду, ты бегом бежал всю дорогу вверх по холму. Ты совсем запыхался.

– Ну, на самом деле, по твоему совету, я был сегодня у нашего друга-детектива.

– По поводу дела клиники «Куондзи»?

Лишь заговорив, я осознал, что в присутствии Ацуко может быть неудобно обсуждать эту тему. Я совершенно позабыл о том, что именно она, рассудив по совести, приняла решение прекратить собирать материал по этому делу. Теперь же, вспоминая нравоучение, которое от нее пришлось выслушать главному редактору Накамуре, я умолк, растерянно подыскивая следующую фразу. Мне стало любопытно, сколько раз за один день человек может утратить дар речи?..

– Всё в порядке, Сэкигути, – сказал Кёгокудо. – Я только что объяснил ей все обстоятельства этого дела. В конце концов, все началось именно с того, что эта непоседа пришла к тебе за советом. Впрочем, судя по всему, она решила отказаться от своего журналистского расследования. Так и что же сказал наш чудаковатый друг-детектив?

Удивительным образом получив от Кёгокудо спасательную шлюпку, я справился со своей немотой и подробно по порядку рассказал, что произошло за сегодняшний день. Пока я говорил, Кёгокудо сидел молча и неподвижно, подобно каменному изваянию Дзидзо[72], а его сестра слушала с величайшим вниманием, так что я смог спокойно рассказать свою историю, не мучаясь чувством отчужденности, которое испытал ранее, разговаривая с Энокидзу.

Мне пришло в голову, что вот уже два дня я не делаю ничего, кроме как обсуждаю это дело. Говоря о нем, я все больше поддавался превратному ощущению, будто все это более не было чем-то, произошедшим с другими людьми, но напрямую касалось меня самого.

– Кхм, – неожиданно перебил меня Кёгокудо, – ты испытываешь к этой женщине какие-то особенные чувства?

Я удивленно моргнул.

– В смысле? Почему ты так решил? Несомненно, она очень красива, но ведь я не тот человек, который мог бы обзавестись безответным запретным увлечением.

– Нет, к счастью, для подобного ты не настолько неосмотрителен. Однако, когда ты начал говорить об этой Рёко Куондзи, твои выражения стали весьма… абстрактными, я бы даже сказал – литературными. Как будто слушаешь, как читают вслух неумело написанное любовное послание. Это было довольно неловко.

– Ты опять говоришь такие скверные вещи, братик, – пожурила его Ацуко Тюдзэндзи. – Ведь Сэкигути-сэнсэй – литератор: когда говорит о чем-то прекрасном, он не может удержаться от поэтических сравнений, тут уж ничего не поделаешь. Верно, сэнсэй?

Отчего-то то же мучительное чувство всепоглощающего стыда, которое я испытывал, сидя напротив Рёко Куондзи, вновь внезапно поднялось из глубин моей души и охватило меня. Из-за этого я опять онемел и не смог подобающим образом ответить на любезные слова Ацуко Тюдзэндзи.

– Ну хорошо, – хмыкнул Кёгокудо, – как бы там ни было, что сказал в заключение этот болван Энокидзу?

Обрадовавшись, что разговор ушел от обсуждения Рёко Куондзи, я немного успокоился.

– Он пробормотал что-то о том, что он… мертв… судя по всему, имея в виду Фудзимаки-сана. И еще он несколько раз повторил, что это была не первая моя встреча с госпожой Куондзи.

Вновь приняв позу Акутагавы Рюноскэ времен расцвета его творчества, Кёгокудо задумчиво потер пальцами подбородок.

– Что ж, судя по всему, эта женщина видела труп Фудзимаки или же Фудзимаки, который выглядел так, будто он умер. Но если мы доверяем твоему личному опыту и верим в то, что эта женщина говорит правду, то она, должно быть, совершенно об этом забыла – и точно так же забыла, что когда-то в далеком прошлом виделась с тобой.

– О чем ты говоришь? Я совершенно ничего не понимаю. Как такое возможно? Я точно не знаю эту женщину, а если б она видела какой-то труп, то зачем ей было идти к частному детективу? Я думал, что ты слишком разумный человек, чтобы придавать так много значения диким домыслам Энокидзу.

– Почему всякий раз, стоит лишь упомянуть эту женщину, ты реагируешь так эмоционально? Разве нет вероятности того, что она могла забыть, что вы встречались когда-то в прошлом? Что же касается трупа, то можно предположить, что если она обнаружила нечто, что приняла за него, но затем поняла, что в действительности это было вовсе не мертвое тело, то успокоилась и тоже об этом забыла. Или же могла видеть нечто, что напоминало труп, и даже не осознать этого – в таком случае она вовсе не стала бы связывать это с каким-либо загадочным исчезновением, верно?

Голова у меня пошла кругом.

– Послушай, я хотел бы понять, каким образом мог Энокидзу знать нечто, что ни я, ни Рёко Куондзи – именно те самые люди, к которым это предположительно относилось, – не могли вспомнить? Либо он это просто выдумал, либо проделал какой-нибудь спиритический трюк из тех, что ты так презираешь, или я ошибаюсь?

Внезапно я осознал, что в какой-то момент разговора начал вести себя наступательно, и теперь мое обычное «я» – немного замкнутое и отчужденное – смотрело на ставшего эмоциональным и агрессивным меня ледяным взглядом.

Возможно, я и вправду испытывал к Рёко Куондзи какие-то особенные чувства, как предположил Кёгокудо. Но чем бы они ни были, они совершенно точно не имели ничего общего с любовью, или сексуальным влечением, или чем-либо еще, что обычно возникает между мужчиной и женщиной. Напротив – я ощущал в своем сердце строжайшее табу на любые подобные чувства по отношению к этой женщине.