Банда 5 - Виктор Пронин

— Да? — повторил он через некоторое время. И опять замолчал, глядя в стол. — Надо же, — закончил он свои размышления и весело посмотрел на опера. — И Сысцову звонил Огородников... Чьи-то там интересы представлял.

— Адвокат. — Опер развел руками. — Что с него взять?

— Возьмем, — механически пробормотал Пафнутьев и, пошарив глазами по телефонному списку, который лежал на его столе, быстро набрал номер. Ожидая, пока кто-то на другом конце провода возьмет трубку, он заговорщицки подмигнул оперу. Дескать, сейчас мы во всем разберемся. — Алло! Здравствуйте! — громко и радостно произнес Пафнутьев. — Это вечерка?

— Ну? — выжидающе ответил девичий голос.

— Ой, как здорово, что я к вам попал!

— Что вам нужно, гражданин? — Девушка не желала проникнуться хорошим настроением Пафнутьева.

— Дело вот в чем... Мне нужно дать в вашей газете объявление. Хочу дом продать... К кому обратиться?

— Отдел рекламы.

— А телефон? Если это вас не затруднит, если, конечно, это можно... Телефон начальника рекламного отдела. Кстати, как его зовут?

— Григорий Антонович.

— А фамилия?

— Мольский.

— Вы и телефон можете дать? — Пафнутьев взял ручку и на откидном календаре записал несколько цифр. — Скажите, девушка, а когда я могу... — Но из трубки уже неслись короткие гудки, и Пафнутьев огорчено положил трубку. — Спасибо и на том, милая девушка... Чтоб ты никогда не встретила на своем пути туалета дешевле трех тысяч рублей! Правильно я сказал? — обратился Пафнутьев к оперу.

— Я в ей вообще... — пробормотал тот, и Пафнутьев понял, что кара опера была бы куда суровее. Пренебрежения, даже телефонного, он, похоже, не склонен был прощать.

В этот момент открылась дверь и на пороге возник Андрей. Лицо его было непроницаемо, но где-то в глубине глаз сияло торжество. И Пафнутьев не увидел ничего, кроме этого тихого торжества. Андрей молча подошел к столу и положил перед Пафнутьевым уже не двенадцать папок с личными делами, а только одну.

На серой рыхловатой обложке фиолетовыми чернилами старательной рукой военкоматовской секретарши были выведены фамилия, имя, отчество бывшего афганца.... Гостюхин Николай Васильевич.

Положив ладони на личное дело, Пафнутьев посидел так некоторое время, поднял глаза на Андрея.

— Одному продавцу показывал?

— Всем. Их там около десятка.

— И все дружно ткнули пальцем в этого человека?

— Нет, Павел Николаевич. Не дружно. Порознь.

— Но все?

— Нет. Не все его видели. Но пятеро ткнули. Это он, Павел Николаевич.

— Что же с ним делать-то? — растерянно спросил Пафнутьев. — Как же дальше с ним быть?

— Брать, — улыбнулся Андрей.

— Отслеживать связи не будем?

— Нет смысла. Смотрит телевизор, как и все... Возможно, он не очень сообразительный, но опасность, Павел Николаевич, они чуют, как и все звери. После вчерашней передачи... На его месте я бы тут же рванул куда подальше.

— По-разному бывает, — с сомнением протянул Пафнутьев. — Сдается мне, что вряд ли мы его увидим.

— Слиняет?

— Хлопнут они его. Нельзя его живым оставлять.

— И я бы его не оставил. Тем более что если нам удастся его взять, судья отпустит под залог. Как это уже бывало. Найдет какую-нибудь закавыку, нарушение прав человека... И выпустит. Как это бывало не раз, — повторил Андрей. — Судья нынче трусоват пошел... Чуть что — и в штаны наделал. А эти ребята еще и деньги могут предложить... Пусть банда сама с ним разбирается. А, Павел Николаевич?

— Если ты настаиваешь... — помялся Пафнутьев. — Сделаем то, что уже начали. Сейчас гласность, люди любят знать все подробности. Опять же нам надо показать свою успешную работу, верно? Глядишь, премия обломится...

— Не обломится, — без улыбки ответил Андрей. — Ведь мы же допустили это преступление? Допустили. Самое большее, на что можем надеяться, — нас оставят на своих местах.

— Это уж точно, — согласился опер, который до сих пор молча слушал, пытаясь понять, о чем идет речь. — Это уж точно, — повторил он печально. — Если, конечно, оставят.

— Значит, так. — Пафнутьев положил тяжелые ладони на папку с личным делом Гостюхина. — Бери эти бумаги и беги на телевидение к Фырнину. Пусть в ближайших же новостях оповестит город о наших успехах. Пусть нож покажет, пусть еще раз содрогнется город от того, что увидели мы в квартире... И про магазин, куда заглядывал Гостюхин, скажи Фырнину. Пусть направит туда съемочную группу, запишут рассказ продавцов. И город снова содрогнется от ужаса и безнадежности.

— Какой безнадежности? — удивился Андрей.

— Я имею в виду безнадежность положения банды.

— Тогда ладно, тогда ничего. — И, подхватив папку, Андрей быстро вышел из кабинета.

Пафнутьев проводил его взглядом, замер на какое-то время и, наконец, словно вспомнив, что он в кабинете не один, поднял глаза на опера.

— Теперь ты, — сказал он. — Есть такой тип... Мольский Григорий Антонович... Заведует рекламой в вечерке. Узнай о нем все, что можно узнать... С кем живет, с кем пьет, откуда взялся и куда путь держит.

— И он из этой компании? — ужаснулся опер.

— Понятия не имею, — усмехнулся Пафнутьев. — Но чем черт не шутит, верно?

* * *

Коля Афганец с оцепенелым ужасом смотрел на экран телевизора, где была крупно изображена его собственная физиономия. Оператор держал и держал в кадре старую фотографию, сделанную едва ли не сразу после десятого класса. На снимке он был совсем молодым, совсем зеленым пацаненком, еще до армии, до Афганистана, до всего того, что случилось с ним уже после возвращения домой. Улыбка была в его глазах, и пухлые еще губы таили в себе улыбку, и весь он был улыбчиво и простодушно устремлен в будущее.

И вот оно, это будущее, наступило.

Он, Коля Гостюхин, опасный преступник, свирепый и кровожадный, сидит на даче пахана Петровича и смотрит самому себе в глаза...

А кадр со старой фотографией все еще был на экране, и Коля смотрел на него, ничего не ощущая, кроме заполнившего все тело ужаса.

— Быстро просчитали, — наконец прошептал он. — Хорошо сработали... Молодцы.

И тут же на экране возникло изображение его ножа, надежного ножа, который он хранил все эти годы и в Афганистане, и здесь, в этом городе. Да, пока нож был с ним, все сходило с рук. Невидимый, но надежный зонтик охранял его от всяких непогод. А стоило лишиться этого ножа, как посыпалось, полетело, заскользила его жизнь в пропасть.

Следующий кадр заставил Колю намертво вцепиться руками в колени — на экране он увидел плавающие в кроваво-красной жиже человеческие внутренности. Потом камера скользнула к голове убитой девушки и он увидел лицо Вали — оно показалось ему спокойным, безмятежным, почти сонным. Щадя зрителей, оператор не стал задерживаться на этих кошмарных картинках — на экране возникло изображение Афганца сегодняшнего, в нынешнем виде.