Невероятное путешествие мистера Спивета - Рейф Ларсен

Я открыл первую страницу. Доктор Клэр написала на ней:

А ниже:

Она родилась не в Скалистых горах, где ей предстояло недолго работать геологом, затем выйти замуж, а со временем и умереть{96}. Родилась она в Вудсхолле, в штате Массачусетс, на борту белого плавучего домика, пришвартованного посреди Грейт-Харбор, полоски спокойной воды, защищенной от волн и ветров залива узким полукружьем мыса Пензанс-Пойнт, где среди утесов строят себе дома отставные капитаны. Ее отец, Грегор Остервилль, был рыбаком – из семьи потомственных рыбаков, что многие сотни лет плавали в этих водах на потрепанных суденышках, возвращаясь домой, когда зарядят ледяные дожди.

Мать ее, Элизабет Тамур, была из тех стойких женщин, которые, выйдя за рыбака, не жалуются, что простыни очень быстро желтеют от соленого воздуха, а запах рыбьей чешуи не выветривается из-под ногтей мужа даже по ночам, когда они вместе лежат в постели, слушая, как плещутся за стенами домика волны.

Схватки начались внезапно. Стоял пасмурный июльский день, она подметала растрескавшиеся доски палубы, когда вдруг словно бы чья-то гигантская рука сдавила большим и указательным пальцем ее внутренности. Сильно. Еще сильнее. Метла чуть не отправилась за борт, но Элизабет успела перехватить деревянную рукоятку и осторожно приставила ее к порогу. Плавучий домик, как всегда, легонько покачивался.

Времени добираться до большой земли уже не было. Грегор только что вернулся с пристани, так что он вымыл руки с мылом в морской воде и взялся за дело. Через сорок пять минут он достал нож и перерезал пуповину новорожденной дочери, а плаценту поймал в фарфоровую миску. Передав завернутую в одеяльце и попискивающую малышку жене, он вышел на палубу и выкинул содержимое миски в море. Плацента плыла по волнам, точно алая медуза, но вскоре ушла в глубину.{97}

Той ночью Элизабет – которая не любила море, но любила мужа, терпеть не могла рыбу, которой они ужинали каждый вечер в одиноко дрейфующей комнатенке, зато любила смотреть, как его руки ловкими движениями потрошат и чистят белобрюхую треску, – при свете луны поглядела на свою маленькую Эмму и молча пожелала, чтобы малютке, чьи крохотные пальчики двигались порывисто, как мальки рыб, не пришлось расти в таком месте. Какое будущее уготовано ей? Привыкнув к постоянной качке, ребенок будет всегда пугаться покоя земли. Площадка для игр – склизкие лужицы, образованные в базальтовых скалах приливом, игрушки – раковины крабов-отшельников. Друзья и маленькие тайны на мокрых песчаных берегах под неизменной сенью нависающих утесов, вечный запах гниющей рыбы и водорослей, беспрестанное утробное ворчание рыбаков, разделывающих улов, хлопанье намокшей шерсти, круженье над головой чаек с острыми неморгающими взорами, долгие холодные зимы, долгие холодные летние месяцы.

Той ночью, вероятно, поддавшись ускользающей печали, что всегда посещает матерей после родов, Элизабет пожелала, чтобы Эмма росла не здесь, не в этой комнатке, где они сейчас вместе покачивались на волнах. Они были одни – Грегор уже снова ушел в ночь.

И ее желание исполнилось. Первая в жизни ее дочурки зима – зима 1846 года – выдалась лютой и суровой. Рыбаки и не помнили таких суровых зим. Стоял такой мороз, что канал в Ил-Понд замерз, и рыбацкие суденышки одно за другим раскалывались в щепки под натиском ледовых плит. А потом, в конце февраля, разразилась буря – буря, какая бывает раз в сто лет. Два дня слепящей тьмы и неистовых ветров, что сорвали с церкви шпиль аккурат во время чая, хотя в такую погоду, конечно, никто чаю не пил. На вторую ночь все плавучие домики – кроме одного – сорвало и унесло в открытое море.

По счастью, Эмма с Элизабет в ту ночь гостили у сестры Элизабет, Тамсин, в городе. Той зимой они проводили там почти все время с тех пор, как стало ясно, что качающееся на волнах однокомнатное суденышко – не самое подходящее место для крохотного хрупкого существа. Малютка Эмма, казалось, была вовсе бесплотным созданием: когда Элизабет держала девочку на руках, та словно бы таяла, расплывалась в пространстве между руками и животом матери, и Элизабет время от времени поглядывала, там ли Эмма, не растворилась ли в воздухе.

– Здесь не место для ребенка, – шептала Элизабет Грегору ночью в постели, всего за неделю до шторма. Ветер ревел и бил в старую крышу домика. Эмма тихо сосала бутылочку в колыбели у изножья кровати. Элизабет потормошила мужа, но тот уже спал. Дома он всегда либо спал, либо готовился к отплытию.

И для женщины здесь тоже не место. Элизабет чуть не произнесла этого вслух, но сдержалась. Она была упорна, упорнее других – и гордилась тем, что они с сестрой избрали разные дороги в жизни. Тамсин жила в городе и вышла замуж за банковского служащего. Мягкотелого банковского служащего с мягкими руками.

В отличие от сестры, Элизабет всегда обуревал зуд приключений. Несколько лет назад в почтовой конторе ей попался путеводитель, расписывающий достоинства просторов Орегона, а особенно долину под названием Вилламетт. «Большое путешествие принесет бесстрашному первопроходцу большую награду», – утверждал путеводитель, демонстрируя завораживающие пейзажи по ту сторону гор. Впоследствии Элизабет часто воображала себя женой первопроходца: как они возводят маленькую хижину у ручья, и, пока ее муж в отлучке, она колет на дрова дугласовы пихты или отстреливается из тяжелого винчестера от медведя, когда черноглазое чудище пытается вломиться в ее огород.

И хотя на самом деле Элизабет не совершала этого дальнего странствия через горы, ей казалось, будто она и так живет жизнью первопроходца здесь, в Новой Англии, в сорока милях от родного Нью-Бедфорда. Когда ветер задувал под крышу дома и пробирал ее до костей – несмотря на корсет, двойное платье, теплую кофту и шаль – она чувствовала себя такой же затерянной, как в мифической долине Вилламетт. Роль индейцев здесь выполняли волны: вездесущие и опасные. А вместо золотых самородков повсюду валялись груды рыбы – мужчины вываливали ее, задыхающуюся, в большие деревянные шайки.