Идиот - Федор Достоевский

— А князь у меня с того и начнет, что модный романс споет, —заключил Фердыщенко, посматривая, что скажет Настасья Филипповна.

— Не думаю, Фердыщенко, и, пожалуста, не горячитесь, — сухозаметила она.

— А-а! Если он под особым покровительством, то смягчаюсь ия…

Но Настасья Филипповна встала, не слушая, и пошла самавстретить князя.

— Я сожалела, — сказала она, появляясь вдруг перед князем, —что давеча, впопыхах, забыла пригласить вас к себе, и очень рада, что вы самидоставляете мне теперь случай поблагодарить и похвалить вас за вашу решимость.

Говоря это, она пристально всматривалась в князя, силясьхоть сколько-нибудь растолковать себе его поступок.

Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезныеслова, но был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова.Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она была вполном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за рукуи повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и снеобыкновенным волнением, спеша, прошептал ей:

— В вас всё совершенство… даже то, что вы худы и бледны… васи не желаешь представить иначе… Мне так захотелось к вам придти… я… простите…

— Не просите прощения, — засмеялась Настасья Филипповна; —этим нарушится вся странность и оригинальность. А правду, стало быть, про васговорят, что вы человек странный. Так вы, стало быть, меня за совершенство почитаете,да?

— Да.

— Вы хоть и мастер угадывать, однако ж ошиблись. Я вамсегодня же об этом напомню…

Она представила князя гостям, из которых большей половине онбыл уже известен. Тоцкий тотчас же сказал какую-то любезность. Все как бынесколько оживились, все разом заговорили и засмеялись. Настасья Филипповнаусадила князя подле себя.

— Но, однако, что же удивительного в появлении князя? —закричал громче всех Фердыщенко; — дело ясное, дело само за себя говорит!

— Дело слишком ясное и слишком за себя говорит, — подхватилвдруг молчавший Ганя. — Я наблюдал князя сегодня почти безостановочно, с самогомгновения, когда он давеча в первый раз поглядел на портрет НастасьиФилипповны, на столе у Ивана Федоровича. Я очень хорошо помню, что еще давеча отом подумал, в чем теперь убежден совершенно, и в чем, мимоходом сказать, князьмне сам признался.

Всю эту фразу Ганя высказал чрезвычайно серьезно, безмалейшей шутливости, даже мрачно, что показалось несколько странным.

— Я не делал вам признаний. — ответил князь, покраснев, — ятолько ответил на ваш вопрос.

— Браво, браво! — закричал Фердыщенко: — по крайней мере,искренно; и хитро, и искренно!

Все громко смеялись.

— Да не кричите, Фердыщенко, — с отвращением заметил емувполголоса Птицын.

— Я, князь, от вас таких пруэсов не ожидал, — промолвил ИванФедорович; — да знаете ли кому это будет в пору? А я-то вас считал за философа!Ай да тихонький!

— И судя по тому, что князь краснеет от невинной шутки, какневинная молодая девица, я заключаю, что он, как благородный юноша, питает всвоем сердце самые похвальные намерения, — вдруг и совершенно неожиданнопроговорил или, лучше сказать, прошамкал беззубый и совершенно до сих пормолчавший семидесятилетний старичок-учитель, от которого никто не мог ожидать,что он хоть заговорит-то в этот вечер. Все еще больше засмеялись. Старичок,вероятно подумавший, что смеются его остроумию, принялся, глядя на всех, ещепуще смеяться, при чем жестоко раскашлялся, так что Настасья Филипповна,чрезвычайно любившая почему-то всех подобных оригиналов-старичков, старушек идаже юродивых, принялась тотчас же ласкать его, расцеловала и велела подать емуеще чаю. У вошедшей служанки она спросила себе мантилью, в которую изакуталась, и приказала прибавить еще дров в камин. На вопрос который час,служанка ответила, что уже половина одиннадцатого.

— Господа, не хотите ли пить шампанское, — пригласила вдругНастасья Филипповна. — У меня приготовлено. Может быть, вам станет веселее.Пожалуста, без церемонии.

Предложение пить, и особенно в таких наивных выражениях,показалось очень странным от Настасьи Филипповны. Все знали необыкновеннуючинность на ее прежних вечерах. Вообще вечер становился веселее, но непо-обычному. От вина однако, не отказались, во-первых, сам генерал, во-вторых,бойкая барыня, старичок, Фердыщенко, за ними и все. Тоцкий взял тоже свойбокал, надеясь угармонировать наступающий новый тон, придав ему по возможностихарактер милой шутки. Один только Ганя ничего не пил. В странных же, иногдаочень резких и быстрых выходках Настасьи Филипповны, которая тоже взяла вина иобъявила, что сегодня вечером выпьет три бокала, в ее истерическом ибеспредметном смехе, перемежающемся вдруг с молчаливою и даже угрюмоюзадумчивостью, трудно было и понять что-нибудь. Одни подозревали в нейлихорадку; стали, наконец, замечать, что и она как бы ждет чего-то сама, частопосматривает на часы, становится нетерпеливою, рассеянною.

— У вас как-будто маленькая лихорадка? — спросила бойкаябарыня.

— Даже большая, а не маленькая, я для того и в мантильюзакуталась, — ответила Настасья Филипповна, в самом деле ставшая бледнее икак-будто по временам сдерживавшая в себе сильную дрожь.

Все затревожились и зашевелились.

— А не дать ли нам хозяйке покой? — высказался Тоцкий,посматривая на Ивана Федоровича.

— Отнюдь нет, господа! Я именно прошу вас сидеть. Вашеприсутствие особенно сегодня для меня необходимо, — настойчиво и значительнообъявила вдруг Настасья Филипповна. И так как почти уже все гости узнали, что вэтот вечер назначено быть очень важному решению, то слова эти показалисьчрезвычайно вескими. Генерал и Тоцкий еще раз переглянулись, Ганя судорожношевельнулся.

— Хорошо в пети-жё какое-нибудь играть, — сказала бойкаябарыня.

— Я знаю одно великолепнейшее и новое пети-жё, — подхватилФердыщенко; — по крайней мере, такое, что однажды только и происходило насвете, да и то не удалось.

— Что такое? — спросила бойкая барыня.

— Нас однажды компания собралась, ну, и подпили это, правда,и вдруг кто-то сделал предложение, чтобы каждый из нас, не вставая из-за стола,рассказал что-нибудь про себя вслух, но такое, что сам он, по искреннейсовести, считает самым дурным из всех своих дурных поступков в продолжение всейсвоей жизни; но с тем, чтоб искренно, главное чтоб,, было искренно, не лгать!

— Странная мысль, — сказал генерал.

— Да уж чего страннее, ваше превосходительство, да тем-то ихорошо.

— Смешная мысль, — сказал Тоцкий, — а впрочем, понятная:хвастовство особого рода.