Борджиа - Мишель Зевако

Рагастен поднялся. Бросившись к нему, Лукреция одной рукой раздирала легкие одежды, едва скрывавшие ее тело, другой – она пыталась привлечь к себе голову Рагастена.

– Люби меня! – не переставала она хрипеть. – Люби меня!

– Синьора! Ваш яд самый сильный, ваш кинжал самый острый… Всё, что вам угодно!.. Но только не контакт с вами!.. Оставьте меня!… Оставьте же меня, распутница!.. От твоих слов меня тошнит!.. Ты пропитана преступлением… Ты источаешь отвращение!

– Люби меня!.. Люби меня!

– Пусть мой язык отдадут на съедение собакам, если я когда-либо оскорблю женщину! Но ты, чудовищная самка, ты – не женщина… Я имею право тебя оскорблять.

Приложив немалое усилие, он высвободился из ее объятий. Руки Лукреции расцепились… Она, побледнев, отступила.

– Ты не хочешь меня любить? – зарычала она.

– Синьора, клянусь вам своим именем, что ваши слова поставили вас на волосок от смерти.

– Трус!

– Да, трус, потому что не могу освободиться от вашего присутствия! Потому что не убил тебя, убоявшись неведомо какого абсурдного предрассудка, тебя, омерзительное чудовище, предложившее мне низость и преступления… И какие преступления!… Убийство вашего брата!.. Вашего отца!.. Какая подлость!..

– Трус! – заскрежетала зубами Лукреция, поджимаясь с силами, как пантера, – ты боишься нескольких убийств… Мужчина!.. Да ты же только женский лакей… Ты не желаешь могущества любви… Ты предпочитаешь мой яд, мой кинжал… На, будь доволен! Вот они оба! Смотри!…

Она ринулась к столу, размахивая только что вытащенным кинжалом. Лезвие кинжала было отравлено. Самый незначительный укол приводил к мгновенной, молниеносной смерти.

Рагастен, стоявший возле стола, отскочил. Лукреция схватилась за стол и внезапно опрокинула его. В одно мгновение она набросилась на Рагастена.

Тот, не спускавший с герцогини глаз, ожидал этого. Его руки сработали подобно двум мощным пружинам. Он схватил Лукрецию за кисти рук. Та пришла в ярость.

– Ты умрешь, – прохрипела она.

– Синьора, – сказал Рагастен с ужасающим спокойствием, – смотрите не пораньтесь этой ядовитой игрушкой, которую вы держите.

Его сильные пальцы скручивали запястья Лукреции. Внезапно она взвыла от боли. Кинжал выпал у нее из руки и воткнулся, подрагивая лезвием, в паркет. В этот момент Лукреция опрокинулась на пол. Рагастен, опустившись на колени, не разжимал хватки. Он вытащил кинжал. Лукреция стала мертвенно-бледной.

– Я погибла! – пробормотала она.

– Драю вам помилование, – холодно сказал Рагастен. – Совсем недавно я помиловал вашего брата, еще одного убийцу. Но больше никогда не попадайтесь мне под руку – ни одна, ни другой… Я вас раздавлю, как ядовитую гадюку.

После этого он поднялся и, прихватив с собой кинжал, выбежал в соседнюю комнату. Раскрасневшаяся Лукреция тоже поднялась. Она изо всех сил потрясла колокольчиком и что было мочи заорала:

– Стража, ко мне! Ко мне! Здесь убийца!..

Двери рывком раскрылись, в комнате показались вооруженные люди и едва одетые, испуганные слуги.

– Он во дворце! Он не мог убежать! Закрыть все выходы! Это убийца герцога Гандийского… Он хотел и меня заколоть кинжалом!

Едва закончив объяснения, она сама бросилась преследовать Рагастена. За нею помчались двенадцать стражников и столько же лакеев. Остальные бросились к выходам и вооружились аркебузами.

Рагастен пробежал две или три комнаты. Неожиданно он оказался в обширном зале, чудесной роскошью которого он недавно восхищался: в зале пиршеств. Здесь он услышал какие-то крики, шум, топот ног… Он услышал голос Лукреции.

Рагастен огляделся. Он вдруг вспомнил, как шел по следам крови ночью, когда служанка оставила его одного в этом зале. Эти следы вывели его к Тибру. Он направился в эту сторону. И в тот самый момент, когда он исчезал за дверью в глубине зала, из двери в другом конце помещения выбежала Лукреция.

– Вон он! – задыхаясь, закричала она. – Он наш!

В несколько скачков она пересекла зал. Это было ужасное преследование. Она добралась до последней комнаты как раз в тот момент, когда Рагастен плечом вышибал стеклянную дверь, выходившую на Тибр.

– Попался! Хватайте его! – завопила Лукреция.

Рагастен в ответ на эти вопли только расхохотался. Стражники в испуге остановились. Лукреция разразилась бессильными проклятиями в адрес неба, уже освещенного лучами восходящего солнца, и упала навзничь, потеряв сознание.

А Рагастен нырнул в желтые речные волны и исчез из вида.

Рассвет только еще пробуждался, когда в дверь гостиницы «Доброго Януса» постучал мужчина, по виду – еврей. Бартоломео, хозяин гостиницы, подойдя к окну, узнал утреннего посетителя.

– Всё в порядке, спускаюсь! – сказал он.

Вскоре он приоткрыл ворота гостиницы, и еврей проскользнул во внутренний двор.

– Утро доброе, любезный Эфраим. Точно в назначенное время.

– Да, достойный Бартоломео, несмотря на то что я очень не люблю вставать в столь ранний час. Но скажите мне, почему вы заставили прийти меня в час, когда добрые люди еще сладко спят?

– Тс-с!.. Именно потому, чтобы никого не было во время сделки.

Бартоломео взял Эфраима за руку и подвел его к одному из столбов, поддерживавших террасу. К столбу было приклеено маленькое объявление.

– Прочтите это, мастер Эфраим, – сказал хозяин гостиницы.

Еврей принялся читать вполголоса. Кусок пергамента извещал, что казнь шевалье де Рагастена должна состояться в этот самый день на площади перед гостинией.

– Эфраим. Я позвал вас, чтобы продать пожитки и лошадь вместе со сбруей. Не понимаете?.. Пожитки… лошадь…

– Ну и?

– Это пожитки бандита. А лошадь принадлежала ужасному разбойнику Рагастену! Теперь вы понимаете, почему я вызвал вас так рано? Если догадаются, что я приютил этого негодяя, репутация моей гостиницы может пострадать.

– В самом деле, – еврей покачал головой.

– Вы же, достойный Эфраим, сможете с большой прибылью перепродать эти вещи и верховую лошадь. То, что они принадлежали знаменитому бандиту, как вещички, так и лошадка, только поднимет цену. Это произойдет просто по привычке людей коснуться собственными руками вещей, принадлежавших знаменитостям.

– Слуга покорный! Я не хочу привлекать к своей скромной торговле внимание судейских чиновников. Они слишком уж склонны к недоброжелательству. Продавайте сами и пожитки, и лошадь. Учитывая столь огромное любопытство, только что упомянутое, принесет вам хорошенькую прибыль…

– Да, но я боюсь! – жалобно протянул Бартоломео.

– Вы боитесь, а я нет!.