Юность Барона. Книга 1. Потери - Андрей Константинов

Проходя мимо одного из многочисленных кабинетов, дверь в который оказалась распахнута, Гиль вздрогнул, среагировав на вспышку мужского хохота, и невольно поворотил голову на источник происхождения нетипичного для этих стен звука.

Проходом он успел разглядеть в кабинетике двух гогочущих мужчин в штатском – один, можно сказать, в летах, другой много моложе. А также мазнул взглядом по молчащему третьему, в форме сотрудника госбезопасности. И вот в этом самом третьем Гиль опознал… Кудрявцева.

– Ну, Вовка! – развел руками тот, который постарше. – Я даже не знаю, какой еще анекдот рассказать, дабы тебя развеселить?

– В о-во, Михалыч! – подхватил сотрудник помладше. – Мочи нет третьи сутки кряду глядеть на его постную физиономию.

Кабинет остался позади, и мгновенно покрывшийся испариной Гиль не услышал ответной реакции Кудрявцева.

Впрочем, теперь это не имело ни малейшего значения.

Равно как более не имел никакого смысла предстоящий разговор, до которого оставались считаные шаги и секунды: вскрывшаяся принадлежность Володи к племени чекистов расставила разрозненные события последних дней по местам. Выведя в сухом остатке совсем неутешительные выводы. Как то:

A. Он, Гиль, – старый дурак, которого обвели вокруг пальца.

Б. История с арестом Всеволода – заранее просчитанный эпизод некоей большой игры.

B. И игра эта, похоже, ведется персонально против него, Гиля…

* * *

– Вы у нас, Степан Казимирович, прямо не человек, а ходячая история, – Томашевский благодушно улыбнулся. – Живой краткий курс истории ВКП(б). Скажите, а в жизни Ильич, он… он действительно был такой… как бы это сформулировать? Простецкий?

– Очень верная формулировка, – согласился Гиль, отрабатывая на ходу сочиненный образ безобидного «балагура в летах». – Вот помню, повез я его однажды на охоту, в Фирсановку И встретился нам старик-грибник. Слово за слово, разговорились. Владимир Ильич заинтересовался, присел рядышком, прямо на траву, и в итоге прообщался с ним почти час.

– Ого!

– Самое забавное – слова, которые старик произнес, прощаясь с вождем.

– И что же он такого забавного сказал?

– Дословно следующее: «Говорят, Ленин какой-то у нас управляет. Вот кабы он, тот Ленин, такой, как ты, был, как хорошо бы было!»

– Вот прямо так и?.. – расхохотался Томашевский.

В свою очередь, Петр Семенович сейчас точно так же играл роль – роль радушного хозяина, для которого большая честь уважить человека, работавшего бок о бок с самим Лениным, а ныне служащего в ГОНе[32]!. Будучи в своем деле докой, Томашевский сразу отметил (и пометил) для себя необычайное волнение Гиля, хотя пока и не мог решить, чем оно вызвано.

– Степан Казимирович, как насчет чайку? А то можем и чего покрепче сообразить?

– Нет-нет, благодарю.

– Ну на нет, как говорится… К слову, а как Ильич относился к этому делу? – Томашевский шутливо изобразил характерный щелчок по горлу. – Если не секрет, конечно?

– Нет, не уважал. Помню, приехали мы как-то в Кашино и остановились в избе у одного крестьянина, заночевать. Народу из местных, разумеется, тут же набилось – будь здоров. И вот председатель сельхозартели подносит Ильичу стакан браги. «Не хмельное ли?» – спрашивает Владимир Ильич. Председатель открестился, но как-то не очень убедительно. Тогда Ильич из уважения чокнулся с ним, пригубил слегка, отставил и кусочком студня закусил. А более – ни-ни… Нет, спиртного не уважал.

– Да-а, – как бы с досадой протянул Томашевский. – Безумно интересно было бы с вами, Степан Казимирыч, посидеть, пообщаться. Тоже подольше, «по-ленински», но… к сожалению, сами понимаете, служба.

– Я понимаю.

– Так что за дело привело вас из самой столицы? Чем можем помочь?

– Я хотел попросить вас… э-эээ… по возможности… Видите ли, я считаю, произошло страшное недоразумение, и ваши… э-эээ… сотрудники арестовали человека. Который… я уверен… он абсолютно не виноват… потому что…

– Я понял. Как зовут… человека?

– Всеволод Юрьевич Алексеев. Год рождения – тысяча восемьсот…

– Минуточку, – Томашевский снял трубку– Литвин! Посмотри, у кого в производстве находится дело, где задержанным проходит Алексеев Всеволод Юрьевич? Да. Жду… Что?.. А когда случилось?.. А медики?.. Я понимаю, но хотя бы предварительно?.. Понятно…

Петр Семенович положил трубку, театрально помрачнел и уточнил сочувственно:

– Прошу прощения, а кем вам доводился Алексеев?

– Муж моей крестницы, – напрягся Гиль. – А… почему доводился?

– Весьма сожалею, но Алексеев скоропостижно скончался. Четвертого дня.

– КАК скончался?

– Увы. В момент ареста родные забыли предупредить о том, что у Алексеева тяжелое сердечнососудистое заболевание. Знай мы об этом заранее, ему, разумеется, предоставили бы особый режим содержания. А так…

Томашевский развел руками и в упор посмотрел на Гиля. Некоторое время собеседники молча сканировали друг друга, и в какой-то момент Петр Семенович понял, что его актерство, оно же ложь, не прокатило. Гиль, мало того что не поверил ни единому его слову, так еще и все это время занимался контрлицедейством.

– Что ж… – первым нарушил молчание «балагур в летах». – В таком случае прошу простить за то, что я отнял у вас столько времени.

– Что вы? Право, не стоит извиняться. Надеюсь, когда-нибудь у нас еще будет возможность пообщаться. При иных, менее печальных, обстоятельствах.

– Не сомневаюсь.

– Вот ваш пропуск, отдадите на выходе постовому. Сами найдете обратную дорогу или вызвать сопровождающего?

– Не нужно, у меня… ХОРОШАЯ память.

Степану Казимировичу вдруг сделалось стыдно.

Стыдно за то, что, еще только перешагивая порог кабинета, он уже вовсю праздновал труса. И с ходу принял условия игры, предложенные Томашевским, мечтая лишь об одном – выйти из этого кабинета самостоятельно, а не под конвоем. Но теперь, потрясенный и раздавленный известием о гибели Всеволода, Гиль отчетливо осознал, что доля персонально его вины в смерти мужа крестницы не просто велика – огромна. И таковое осознание, вкупе с презрением к самому себе, пересилило страх за собственную, давно погрызенную молью-временем, шкуру. А еще Степана Казимировича душила обида: больше всего в жизни Гиль не терпел унижений, на которые не мог ответить.

– …Что мне передать жене Алексеева? – протолкнув в горло стоявшую колом першинку, сухо осведомился Гиль.