Возрождение - Олег Верещагин

– А я с горки никогда не ездил, – сказал Славка неожиданно для самого себя и недовольно нахмурился.

– Брось, – недоверчиво посмотрел на него Борька.

– А негде было. Я же в большом городе жил. Там зимой мэрия вообще устраивала разные такие вещи, но мама боялась меня отпускать… а, черт! – Он ударил себя перчаткой по губам, сплюнул в сугроб и огрызнулся на Борькино «А я…»: – Хватит! Идем скорей, холодно!

Но мальчишки не ускорили шаг, несмотря на призыв Славки. Им было… нет, не страшно. Им было очень тяжело. И Славка сказал, когда они молча и медленно прошли еще с десяток шагов:

– Иди назад. Я первый вызвался. Чего двоим…

Борька остановился. Было видно, что он готов повернуть. Но потом – помотал головой и вздохнул:

– Нет. Вместе пойдем, – и сердито опередил открывшего было рот Славку: – Заткнись! И так тошно. Не… это… Не искушай.

Они прошли еще с десяток шагов и остановились около поворота к небольшому домику – из тех, что собирали сейчас из готовых панелей по каким-то норвежским чертежам. Дома были тесными, но теплыми и достаточно удобными, а на большее пока никто не рассчитывал. Тропинка к дому была расчищена, около калитки сидел настороженный мохнатый пес. При виде остановившихся мальчишек он трижды сигнально гавкнул.

Никита жил здесь. Точней, тут жила его мать. Мужа себе женщина так и не нашла (и не искала особо), поэтому и детей – ни родных, ни взятых на воспитание – у нее, кроме Никитоса, не было. За это могло и влететь, но в текстильном цехе, которым управлял бывший знаменитый модельер, женщину высоко ценили, об этом знали даже «букашки». Согласно недавно окончательно принятой на буквально чудом состоявшемся большом общем радиосовещании РА «Русской Правде», женщина не имеет права одна воспитывать сына. Но в буквальном смысле тетя Оля Никиту и не воспитывала, он жил, учился, воспитывался у витязей.

А она просто у него была. Мама. И он у нее был.

Был.

Мальчишки переглянулись, не в силах сделать еще шаг. Если честно – они бы, наверное, ушли. Может быть, даже убежали бы. Этот груз слишком тяжел, невыносим, и каждый цеплялся сейчас отчаянно за мысль, что такие вещи сообщают витязи, а они… они же никто. Они даже не кадеты. Так что же… но тут дверь отворилась.

– Я знаю, – вышедшая на низкое крыльцо женщина улыбалась. Не вообще, это было бы страшно, а стоящим у калитки мальчишкам. – Я знаю все. Уже знаю.

– Ну… – Славка переступил с ноги на ногу. – Вот. Мы пришли, чтоб сказать, – и толкнул Борьку. – Идем, Борь.

– Да, мы пойдем, – быстро согласился тот. – Мы все… Пойдем.

Они попятились, чудом не падая со ступенек. И вздрогнули, услышав голос матери Никитоса:

– Боренька, Славик… куда же вы? Вы не уходите. Заходите, заходите…

– Нам вернуться надо… – начал Борька слабо возражать, но женщина ответила неожиданно уверенно:

– Я договорюсь… Бобка, пропусти.

Пес привстал, вильнул хвостом и дал открыть калитку…

…Тетя Оля уложила их на широкой модерновой кровати, которая казалась чужой в пустом доме, а сам маленький дом казался сейчас просто огромным… А одеяло – большущее, деревенское, ватное – словно бы принадлежало еще одному миру, оно не подходило кровати и дому, как сами они не подходили друг другу.

Для Никиты дом – это было место, где живет мама. А для нее домом был сын. Поэтому несоответствия такие не замечались. Тогда. А теперь?

Славка подумал об этом, перед тем как уснуть. А Борька уснул мгновенно, едва лег.

Они очень долго говорили с тетей Олей, и Славка нет-нет, да и ловил себя на мысли, что это дико. Тетя Оля улыбалась, даже смеялась. И Никиту вспоминала так, словно он вот-вот придет. Это тоже могло быть страшно… но она попросила обоих мальчишек прийти на погребальный костер, и от этих ее слов Славке стало легче, и он видел, что и Борька тоже расслабился. За окном домика все завывала и завывала пурга, а они сидели, разговаривали о разном, пили липовый чай с печеньями (это для Никитки было, но ему уже не надо, спокойно пояснила тетя Оля)… и не заметили, как сперва начали поклевывать носами, а потом словно бы сами собой остались ночевать. Они вообще-то не хотели делать этого, хотя тетя Оля сходила и принесла записку-разрешение – главным было завтра утром появиться на построении. Но потом решили остаться. Просто переглянулись и согласились.

…Славка проснулся, как и уснул, – тоже толчком. Уже привычно не подал виду, что не спит, прислушался и всмотрелся из-под чуточку приподнятых век.

И удивился. Тетя Оля не спала. Она сидела за столом – и не одна, напротив нее устроился мужчина… в котором при свете прикрытой абажуром лампочки Славка узнал дружинника Северина, Аркадьева.

Того самого. И заставил себя удержать и без того тихое дыхание, поневоле прислушиваясь к словам, которые он говорил:

– Выходи за меня, Оль. Я и раньше хотел предложить. С духом собирался. Я один – это еще ладно. А вот ты одна – это плохо. Будем вдвоем, а там – и еще появятся… Он ведь погиб из-за меня. Я теперь еще и в долгу перед тобой.

– Выйду, – тихо ответила женщина. – Зря ты молчал. И он молчал. И я, дура, молчала. У него никогда отца не было. А тут хоть немного побыл бы с отцом… Говорят, он приказ нарушил. Правда?

– Не приказ. Тут ничего не прикажешь… совет. Его каждый понимает, как может. Совет был – в драку не лезть. А он полез.

– А кто его убил, тот… – Женщина пошевелилась, дернулись тени.

– Его Генка заколол. Холин. Ты не помнишь его, наверное…

– Я их всех помню, кто с Никиткой дружил. Это хорошо, что заколол. Неправильно было бы, если бы Никитка погиб, а тот ушел… Только у меня условие будет. – Голос женщины стал властным.

– Слушаю, – ответил Аркадьев.

– Первого сына Никитой назовем. И как хочешь добивайся – но первый ребенок, который на семью пойдет, – тоже наш будет. Не хочу… пустоты.

– Согласен, – тут же сказал дружинник. – И дом пристроим. А то тесно.

– Виктор, скажи… – Женщина опять повела плечами. – Ты в Бога веришь?

– Нет.

– И я нет. Раньше верила. Пока Никитку в детдом не забрали. Потом верила все еще, но спрашивала – за что, зачем? А Он молчал. Я и перестала. Но ты скажи мне, выходит, он совсем умер? Там нет ничего?

– Я не знаю. – Дружинник провел прямой ладонью перед лампой, в комнате на миг потемнело. – Может, и нет там ничего. Но что потом ничего нет – я тоже не верю. Может, он вернется. Может, ждет нас где-то.

– А говоришь – в Бога не веришь, – усмехнулась женщина.

– А это не в Бога вера, – упрямо ответил дружинник. – Я… объяснить не могу. В Род, что ли? В память, в долг. Не знаю. Не могу сказать, мозгов не хватает. – Он покачал головой, подсел ближе.

Славка заставил себя не вслушиваться в шепот, потому что это было бы очень и очень некрасиво. Он тихонько повернулся на бок под одеялом, подтянул коленки к груди, спрятал между них ладони, засунул нос под одеяло поглубже… и мгновенно уснул опять.