Лось и лосось. Фантастические истории - Сергей Бушов

и не понимал, почему не умираю. Должно быть, надо надеть очки… Вот они – слава Богу, в правом, нетронутом кармане рубашки, и, если бы руки не были скованы…

А что было бы тогда? Если бы я одел очки, я что – очнулся бы мёртвым? В моей голове все перемешалось, и сознание плыло. Помещение, в котором мы находились – разве это маленький вагончик?

– Ну как тебе, Кирилл? – спросил Письменный, приближаясь снова.

– Зачем тебе всё это? – спросил я. – Ну, ладно, хозяин мира – это круто, да. Но меня-то зачем мучить? Людей зачем в грязи топить?

– Ничего ты не понял, – ответил Колян. – Ты сам себя мучаешь. И люди сами себя в грязи топят. И еще Бог знает что они такое придумают. А у меня в голове полный порядок!

О мои ноги потерлось мокрое лохматое существо.

– Что это? – пробормотал я.

– Не бойся, это Ёшкин кот. Он добрый. Только взглядом убить может, так что лучше не смотри.

Я послушно поднял глаза к потолку.

– Отпусти меня, а? – попросил я. – Меня там люди ждут.

– Съедим – отпустим, – спокойно согласился Колян. – Мы не жадные.

– Хоть чайничек поставить, – проскрипела старуха, проковыляв мимо меня с пластмассовым электрическим чайником в руках. Она водрузила его на колченогий столик и попыталась воткнуть вилку в розетку. Однако вилка проваливалась сквозь стену, как в пустоту.

– Это ты, что ли, фокусничаешь, чёрт беззубый? – прошипела она, оборотившись к Письменному. Тот стоял и в голос хохотал, держась за свой тощий живот.

– Задолбал ты меня со своими иллюзиями! – заорала она, и обрушила на Письменного клюку.

Тот рухнул навзничь, изо рта выскочило что-то блестящее, а губы окрасились кровью.

В тот же миг пространство вспыхнуло ярким малиновым цветом, и я понял, что падаю на пол, освобожденный от цепей.

Я вскочил, осмотрелся. Бабы-Яги не было видно. Колян катался по полу, схватившись за рот.

– Дура! – Кричал он. – Вот дура-то! Такую иллюзию испортила!

Он встал на четвереньки и пополз вперёд, шаря по полу рукой.

– Колян, – попросил я. – Не надо…

– Нетушки, – сказал он, гордо поднимая над головой подобранный окровавленный зуб. – Ещё на одну иллюзию хватит.

Он открыл рот и приложил зубик к десне. В ту же секунду Колян исчез, словно его и не было. Я снова остался один.

Пошатываясь, я подошел к холодильнику. Извлек из морозилки обжигающе холодное сердце. Как мог, запихал в грудь. Подошёл к двери вагончика и открыл её.

За дверью находилась большая остеклённая площадка, а внизу раскинулась Москва. Прищурившись, я увидел, как по улочкам ездят машины. Значит, всё было в порядке…

С другой стороны, у меня в груди болталось заледеневшее сердце, а за спиной находилась ржавая дверь, которой на Останкинской башне наверняка никогда не существовало.

Я надел очки. Ничего не изменилось. Снял. То же самое. И куда делся Письменный? Если я сквозь очки действительно вижу реальность, то и его видеть должен.

В том-то и дело, что «если»… И тут я всё понял. Ну, или мне показалось, что всё.

8

То, что зубик создавал иллюзию, не означало, что все остальное иллюзией не являлось. Видимо, это мне и пытался объяснить Колян. А раз так, иллюзий могло существовать бесконечно много, и вообще не ясно, существовала ли на самом деле реальность.

И очки, будучи частью иллюзии, ничего мне дать не могли. Я видел только то, что сам хотел видеть. Очки были лишь символом из детства, который помог мне представить, будто я вижу мир по-другому.

Значит, я и без очков могу увидеть любую иллюзию, какую захочу.

Я сосредоточился и всмотрелся в открывшийся передо мной вид. Москва в моих глазах словно бы расслоилась на миллионы пространств. Я видел сразу все миры, пытаясь отыскать в них Колю Письменного. Десять реальностей вниз. Сто реальностей вверх. Ничего. Не мог я его найти.

Зато мой взгляд вдруг наткнулся – в одной из бесконечного множества реальностей – на дубовую дверь с золочёной табличкой «Довжук З.И. Зубной техник».

Мне надо было туда попасть. Но как? Лететь? К чему? Ведь и сам полёт – всего лишь иллюзия. Я сделал мысленное усилие и переместился прямо к той двери. Открыл её.

В кабинете никого не было. Зубоврачебное кресло. Пробирки, реторты. Причудливые аппараты с помигивающими лампами. Стол. На столе лежала пластинка, над которой порхал в воздухе вращающийся цилиндр.

Я вышел из кабинета и спустился по лестнице ко входу. Должно быть, клиника была приличной – место обычной регистратуры занимало то, что обычно называется непереводимым на нормальный русский язык словом reception. За стойкой сидела молодая худенькая девушка в белом халате.

– Простите, – сказал я. – А Захар Довжук здесь работает?

Девушка подняла на меня глаза.

– Нет никакого Довжука, – произнесла она со странной, нездоровой интонацией.

– Но у вас наверху его кабинет, – возразил я.

– Нет никакого Довжука и никогда не было, – повторила девушка.

– Как это не было? – Я сжал виски, потер лоб. Мне было нехорошо. Голова кружилась. Перед глазами плавали цветные пятна.

Как же так? Как же так?

Я должен был убедиться, что Довжук существует в реальности. Поэтому я закрыл глаза и метнулся назад сквозь время, в свои четырнадцать лет.

9

Я висел в пространстве, обдуваемый жарким воздухом ударной волны. Окно девятого этажа стремительно удалялось от меня, и через секунду я почувствовал спиной сильный удар. Изо рта брызнула кровь, а позвоночник превратился в груду крошек. Я лежал, корчась от боли, на бетонной плите.

Но не умирал. А значит, это тоже было всего лишь иллюзией. И желание докопаться до настоящей реальности было столь сильным, что я усилием воли сдвинул обломки костей, собрал позвоночник в его прежнее состояние, втянул в себя излившуюся кровь. Поднялся.

Лестница на девятый этаж расплывалась в моих глазах, но я все-таки шёл. Вот она кончилась, и я оказался на том самом месте. Следы взрыва были налицо – разбросанные вёдра, разломанные доски, поднятая в воздух цементная пыль.

Не было только людей.

Я стоял и пытался осознать глубину своего одиночества. Взрывал ли я здесь когда-то бомбу вместе с Захаром Довжуком? В какой реальности это было? И кто я сам, если ничего этого вовсе не было?

Я понял, что старею. Мне было уже не четырнадцать. Квартиру постепенно отделали, заполнили мебелью. Вокруг меня и даже сквозь меня, не замечая, ходили люди, таскали вещи, занимались хозяйством, одни жильцы сменялись другими, и так продолжалось, пока я не вернулся в свой