Сердце проклятого - Ян Валетов

Га-Рамоти тоже встал и слегка поклонился гостю.

— Доброй тебе ночи, Афраний, — сказал он. — Я услышал сказанное.

— И тебе доброй ночи, Иосиф, — ответил Бурр, следуя к выходу.

Дверь дома распахнулась перед ним и тихо закрылась за его спиной.

Он снова стоял в знакомом переулке.

За время беседы на улице стало еще прохладнее. Афраний подумал, что в такую холодную весеннюю ночь стража обязательно разожжет костры, чтобы согреться, к кострам потянутся замерзшие приезжие, кто-то пустит по рукам мех с вином, кто-то разложит на тряпице нарезанный козий сыр…

Вокруг костров рассядутся сотни людей, пришедших в великий город Ершалаим на праздник. По улицам потянет дымком, кто-то начнет негромко петь, в гуле голосов потеряется хныканье младенцев, спящих на материнских грудях. Ослики, вздыхая, будут дремать, привалившись к стенам, жертвенные агнцы — жалобно блеять во сне, а к огню, чтобы согреться и поесть, будут тянуться новые и новые люди…

Как мотыльки…

Афраний поплотнее закутался в свой знаменитый серый плащ и нырнул в переплетенье улиц Нижнего города. Крыши Ершалаима были залиты пронзительным светом почти полной луны, но от этого тени в переулках делались только гуще.

В этих тенях и растворился силуэт начальника тайной полиции при прокураторе Иудеи, всадника Секста Афрания Бурра, спешившего по неотложным государственным делам.

* * *

Га-Рамоти не стал укладываться спать после ухода гостя.

Некоторое время он оставался за столом, задумчиво крутя в руках кубок, потом поднялся наверх, в спальню, и спустился оттуда уже переодетым ко сну, но с письменным прибором и небольшим, в две ладони, листом вычищенного пергамента.

Писал он недолго, скорее всего, укладывал на кожу уже хорошо продуманный текст. Арамейские буквы, похожие на рыболовные крючки, плотно заполнили лист с одной стороны. Закончив, Иосиф присыпал пергамент песком, подождал и аккуратно стряхнул письмо перед тем, как скрутить его в трубку и поместить в небольшой кожаный футляр.

Потом кликнул слугу.

Слуга был хром, но не настолько сильно, чтобы с трудом передвигаться. Лицом он походил на фракийца, цветом кожи — на египтянина, а на арамейском говорил практически без акцента, как настоящий иудей.

Га-Рамоти передал фракийцу футляр, добавил к этому несколько фраз (слуга кивал, внимательно слушая инструкции) и небольшую, похожую на чешуйку, монету.

Несмотря на то, что на город давно спустилась ночь, слуга вышел из дому без факела и направился в сторону рынка, стараясь держаться в тени и не бросаться в глаза ни страже, ни спящим повсюду паломникам.

Иосиф, оставшись в одиночестве, уселся на край кровати и несколько минут молился, прикрыв глаза и безмолвно двигая губами. Жена га-Рамоти, Юдифь, дремала на другой половине кровати, и Иосиф различал ее легкое дыхание. В соседней комнате спали дети, но их он не слышал — все заглушало похрапывание няни. Город тоже дремал, но на Песах Ершалаиму было не уснуть. Над улицами его дрожал призрачный свет костров, вокруг которых грелись люди, и тишины не было — разносился гул их голосов.

Закончив молитву га-Рамоти задул светильник и лег, скрестив руки на груди.

— Не погуби его, Господи, — прошептал он, закрывая глаза. — Пусть он послушает моего совета. Пусть уйдет. Сейчас не время. Даже если он машиах… Ведь убивают даже машиахов…

Израиль. Иудейская пустыня

Наши дни

Вода наконец-то поднялась почти до самого карниза.

Шагровский, кряхтя, взобрался на полуметровый каменный уступ и сел, обессиленный, прислонившись спиной к мокрой скале. Ноги остались в воде, но сам он мог отдышаться, сидя на твердом. Теперь он видел рукоять кинжала, торчащую из живота — ощущение было сюрреалистическое, он словно наблюдал за собой со стороны. Вынуть оружие из раны Валентин не решался. Пока лезвие хоть как-то закупоривало разрез и, возможно, не давало крови свободно изливаться из поврежденных сосудов. Иногда лучше ничего не трогать, только хуже сделаешь!

Шагровский осторожно встал.

Идти он мог. Если только осторожно. Аккуратно. Не торопясь.

Переставляя ноги подальше от кромки. Валентин проковылял пару десятков шагов, поднимаясь по спирали и оказался на несколько метров выше кружащей водяной воронки. Дальше карниз становился уже и каждое движение требовало выверенной точности. Камень для опоры был ровно в ширину стопы, принимать ванну еще раз желания не было.

Шагровский остановился и посмотрел вниз, в коричневую круговерть. Тело Вальтера уже качалось на поверхности, совершая очередной круг почета — его широкая спина становилась все ближе и ближе к центру. Скоро жадный хлюпающий рот водоворота засосет труп, утянет его на дно и вскоре снова выплюнет наверх. Тело поплывет кругами и снова утонет, чтобы опять всплыть через несколько минут…

Вальтера качнуло на волне, и в пене на миг промелькнул его смятый висок и пустая бесформенная глазница. Валентин невольно зажмурился.

Вперед! Вверх!

Он шел словно по канату, пытаясь балансировать, но рюкзак с контейнером в правой руке мешал соблюдать равновесие. Надо было надеть его на спину до начала подъема!

Еще через несколько метров карниз стал шире, ненамного, но достаточно для того, чтобы ставить ступню чуть под углом, зато тропка полезла вверх значительно круче. Света здесь хватало, но воздух был мутен — висела дождевая пыль, летели вниз со свода многочисленные струйки. Водоворот чавкал уже метрах в пяти внизу. Еще дюжина шагов…

Карниз прерывался. Провал можно было бы посчитать небольшим — ну что такое четыре метра? Ерунда! Чуть больше двух ростов Шагровского! Уступ, скорее всего, осыпался, причем недавно. Цвет камня на месте свежего скола отличался от оттенка основной скалы. Валентин прекрасно видел продолжение карниза — на уровне его груди начинался широкий и по виду прочный выступ. На него можно было стать двумя ступнями…

Можно. Если добраться…

Речь о прыжке не шла. Прыгнуть на 4 метра в длину и на метр с лишним вверх без разбега — такой цирковой номер Шагровский не смог бы проделать и в здоровом состоянии! А уж с ножом в животе — и подавно! Сидеть здесь и ждать? Чего? Скорее всего, времени на раздумья и ожидание немного, внутреннее кровотечение доконает его буквально за пару часов или еще быстрее!

Он огляделся.

«Стена неровная, есть за что зацепиться. А если сорвусь? Лететь вниз…»

Он посмотрел на воду.

Падать невысоко! Вода не камень, не смертельно! Шагровский перевел взгляд на рукоять кинжала, зачем-то аккуратно тронул шершавый пластик, по которому стекали грязные капли. Ткань рубашки вокруг раны шла бурыми разводами: кровью был залит весь левый бок. Теперь стало понятно, почему невозможно удержать дыхание и каждый шаг дается тяжелее, чем предыдущий!