Лукавый Шаолинь - Алина Воронина

— Эля, ты зачем здесь? Бери, что надо и уходи. Или ты хочешь стать третьей?

— Мяч, — пролепетала я. Яр оторвался от Маши и подал мне мяч. Я прижала его к груди и хотела уходить от греха подальше, но Яр провел рукой по моему лицу, и я застыла.

— Маленькая… Эля…

— Руки убрал от нее, — прошипела Маша, — она спит со Бранимиром, если ты забыл.

Я не стала ждать продолжения, змеей выскользнула из тренерской. Через полчаса начались занятия. Подруга смотрела на меня и улыбалась с выражением сытой кошки. Мне ужасно хотелось показать ей язык. Девочки ей нравятся. Как же…

И вот Яр сидел на бревне, обхватив лицо руками. Я присела рядом:

— Ты меня слышишь? С тобой все хорошо? Перебрал с медовухой?

Яр поднял на меня лицо, а я с ужасом отшатнулась: оно было залито слезами!

— Эля… Элюня, — простонал он, — тошно мне, потому что нет красоты.

— Какой красоты?

— В боевом искусстве нет красоты, — тихо сказал Яр, — и от этого мне так тошно. Да и просто… нет в мире красоты.

— Яр, тебе больше не надо пить, — прошептала я и потянула его за руку, чтобы отвести к ребятам.

— Дура! — Яр в бешенстве сжал мою руку, — ты такая же, как они, и тебе на все наплевать! — Но через минуту он немного успокоился. — Ты еще маленькая, Эля, и не понимаешь, как тошно жить без красоты. Скажешь про светлые зоны и церкви с серебряными куполами? Так они не для красоты, девочка, не для красоты! Они от поутри защищают, Хранителей Снов и Равновесия. Если бы не три первопоселенца, давно бы нас вынесли лукавые гномы… И не было бы никакой Верены, странноватого городка в Средней России. А без нее жизнь вообще не имеет смысла.

Я ничего не понимала и сочла его слова пьяным бредом. Но нутром чувствовала, что надо делать. Я крепко обняла Яра. Мы просидели так долго. Может быть, около часа. Потом, через несколько лет, я пойму его. И про красоту, и про светлые зоны, и поутри. Но будет уже поздно.

Перун-Дан… В этот вечер мы восхваляли Перуна, и я чувствовала себя настоящим воином. Яр просил бога войны дать нам силу и умение, понимание всей сути боевого искусства.

Я внимательно слушала его монотонные напевы, и на секунду мне показалось, что Перун так же реален, как Маша, Яр или Бранимир.

Древние боги ожили в ту ночь для меня. И мои губы шептали слова молитвы. Но в ту ночь я еще была женщиной, испуганной девчонкой с флейтой, а вовсе не воином.

Я просила защиты у богов: «Перуне, благослови, Перуне, защити». И тогда над нами действительно витал лик Громовержца. Я чувствовала неразрывное единство со своим клубом.

И я любила от всей души одного из них. Я поняла тогда, в праздник Перуна, что хочу быть с ним всегда. Может быть, всю жизнь. Я смотрела на него и думала, что подарю ему двух мальчиков и красавицу-дочку, что мы еще долгие годы будем вместе прыгать через костер, чествовать Перуна и водить хороводы. Что мы всегда будем любить друг друга.

И я пойду с ним в бой. Я обязательно стану хорошим воином ради него, ради моего Бранимира. Я прижалась к груди моего любимого, родного тренера. Погладила вышивку на его славянской рубашке и осознала, что перегрызу за него горло врагу. Что убью даже поутри ради его улыбки.

Я думала тогда и о Торе — он был другим, он не хотел дружить ни с кем в клубе. Реконструктор всегда был один. Но я не жалела его. Тор сделал свой выбор — отдал сердце «Эскалибуру», в «Радомире» его интересовали только тренировки как таковые. И все же я не понимала этого грустного парня, почему он не такой дружелюбный и бесшабашный, как радомировцы.

На тренировках я исподтишка наблюдала за его движениями — точными, быстрыми, сильными. Защита реконструктора всегда была на высоте. Но вот атаки и броски ему не давались. И от этого он мне еще больше нравился, мне казалось, что Тор такой же неловкий и неуклюжий, как и я.

Волшебная Перунова ночь должна была сблизить нас с Бранимиром.

Но этого не произошло.

Казалось, будто мы достигли предела своей любви — вернее, он достиг, а не я. Я продолжала привязываться к своему тренеру, находя в нем все новые качества.

Наши отношения изменились. Бранимир стал грубым и холодным. Особенно это проявлялось на тренировках, он ругал меня при всех за мою неуклюжесть. Я обижалась, завидовала другим и ненавидела себя. Как же я мечтала стать воином! Стать сильной, ловкой, быстрой.

А тренер уже не стеснялся в выражениях. После Перуновой ночи он понял, что я никуда от него не денусь. Нет, конечно, Бранимир меня не бил. Он просто методично меня унижал и внушал, что я — непроходимая дура. И что не заслуживаю своего дара. Что умение чувствовать и раздвигать светлые зоны должно было достаться другому человеку — хотя бы Маше или, например, его мертвой любимой — Елене. Далее шли пространные хвалебные речи в адрес погибшей девушки. Вот она-то была выдающимся воином. А также умной, отважной и привлекательной.

Почти каждая наша тренировка проходила по единому сценарию — после общей разминки и игры в мяч Бранимир объяснял мне удары и приемы. Если я что-то не понимала, он сразу начинал орать. От крика я еще больше зажималась. Оно обзывал меня, ругал, а потом выгонял с тренировки.

Еще хуже дело обстояло со светлыми зонами. Иногда я не могла сдвинуть их даже на пару сантиметров. Наверное, потому что во мне было слишком мало внутреннего света. И это бесило парня куда сильнее, чем мои неудачи в бою.

Изредка Бранимир бывал в хорошем настроении и доходчиво объяснял азы боевых искусств. Тогда я кое-что понимала. А затем легко расширяла зоны на несколько метров. После Бранимир нежно обнимал меня и говорил, что хотел бы жениться и продолжить свой род.

А я мечтала только об одном — стать воином. Я готова была продать свою душу и тело за боевые способности. Но проходили месяцы тренировок — и ничего не менялась. Я оставалась слабенькой, неуклюжей девочкой с плохой координацией.

Маша сочувствовала мне и советовала уйти от Бранимира, но остаться в клубе. Яр, наоборот, уговаривал бросить тренировки, чтобы сохранить женственность. Тогда, может, и Бранимир начнет смотреть по-другому.

Больше всего я боялась, что мой тренер перестанет орать и начнет меня бить. Это невозможно вынести.

Я бы дала ему сдачи. Ему. Своему любимому.

И он выгнал бы меня из клуба навсегда.

Постепенно, сама того не замечая, я стала ненавидеть своего Бранимира и бояться тренировок.

Я превратилась в озлобленного и забитого зверька. А тренер хотел результатов — и не было дня, в который он не напомнил бы мне о моей неуклюжести и о том, что скоро я пропью свой талант видеть светлые зоны.

Почти каждую тренировку я рыдала в раздевалке. И кричала, что взорву ко всем чертям церкви с серебряными куполами, потому что они не дают мне быть счастливой. Потому что они всего лишь наркотик для ума и чувств.