Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

Предыдущий конец света в русских землях ожидали в 7000 году от Сотворения мира, то есть в 1492 году по европейскому летоисчислению. Уверенность, что он наступит, была настолько сильной не только в простом народе, но и в среде духовенства, что на следующий за семитысячным год пасхалии, по которым определялись все «плавающие» церковные праздники, даже не стали рассчитывать. В 1492 году, однако, ничего страшного не случилось. Иван Третий ввязался в войну с Литвой, нашли серебряное месторождение на Цыльме, заложили Иван-город. Народ поволновался и успокоился. Правда, апокалиптические ожидания того года сказались в следующим за ним: в 1493 году наступил голод. Вполне понятное, заметим, следствие, если в 1492 году не пахали и не сеяли, а ожидали, что на землю сойдет Иисус и въедет на осляти в Москву через Спасские ворота.

Поскольку ожидания базировались на «исчислении седьмого дня», то есть на том простом соображении, что мир был сотворен Богом за шесть дней, а в седьмой Он отдыхал, а о восьмом в Священном Писании ничего не сказано, то конец света перенесли на годы с семерками – 7007, 7070, 7077. Но они тоже миновали как обычные годы. Новая «круглая» дата – 1600 год – требовала осмысления. Тысяча шестисотый при сложении давал все ту же проклятую семерку. После пережитых ужасов правления Ивана Васильевича такая нехорошая дата вообще осмысливалась как конец всего сущего, а правление Ивана – как «подготовительная работа» к дням Страшного суда, когда будут судить всех православных и потребуют ответа за их дела. Весьма-весьма-весьма неприятное мероприятие!

Но еще до наступления судного дня, в 1591 году, случилась нехорошая история, ставшая прелюдией к бедам, грянувшим десятилетием позже.

Внезапно, при загадочных обстоятельствах, в Угличе погиб царевич Дмитрий, которого вместе с матерью удалили из Москвы, в Углич, под присмотр дьяка Михаила Битяговского, присланного с людьми из столицы. Бояре предполагали, что семейство Нагих может ускорить смерть царя Федора и посеять в сердцах людей смуту. Наверное, такая осторожность была оправданной, потому что Нагие распускали о действующем царе пакостные слухи, и покою в государстве это никак не помогало. В угличскую ссылку эта семья поехала почти сразу после венчания на царство Федора.

Младенец к 1591 году стал уже восьмилетним мальчиком и унаследовал от отца склонность к насилию и мстительность: он лепил из снега «куклы» врагов-бояр и в ярости потом их «изводил». Мать внушила ему ненависть к Борису. «Куклу» Бориса царевич убивал систематически. Борису, конечно, доносили, что происходит в Угличе и в какие игры играет отрок. Царевич и погиб во время игры 15 (25) мая того года. На этот раз он играл с детьми служанок в тычку и кидал ножичек. Во время игры у него начался эпилептический припадок, он упал и, как писали в отчетах современники, «зарезался». Насколько это реально – вопрос другой. Сегодня считается, что при эпилептическом припадке ребенок никак не мог случайно ударить себя ножом в горло, поскольку попросту не удержал бы в руках этого ножа. Да и ран на нем обнаружили не одну, а целых семь.

Едва эта беда случилась, ударил набатный колокол, и на двор Нагих ворвались жители Углича – прошел слух (тоже ведь кем-то распущенный!), что царевича зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский, сын дьяка Михаила, которого местные считали тюремщиком сосланной вдовой царицы. Толпа тут же разорвала их на части. А дьяк послал в Москву с сообщением о трагедии. Через четыре дня в Углич приехала комиссия бояр с Василием Шуйским во главе. Меньше всего этой комиссии хотелось найти виновных в смерти царевича, и, опросив свидетелей, многие из которых просто передавали ходившие об этой смерти слухи, комиссия сделал вывод, что ребенок погиб в результате несчастного случая. А те, кто организовал бунт и бессудно убил троих человек, были отправлены в Пелымский острог, который как раз только-только построили. Правда, по Москве ходили слухи, что убить царевича приказал «царицын брат», то есть Борис. Комиссия Шуйского должна была народ успокоить: следствие проведено, люди допрошены, все разъяснилось, ничьей вины в смерти Дмитрия нет. Царевича похоронили в том же Угличе, в храме Преображения Господня.

И более вопрос, умер ли ребенок случайно или же был убит, не поднимался. Тем более что на Москву пошел крымский хан и появились более важные занятия, чем рассуждать о погибшем царевиче. О нем забыли. Во всяком случае, до смерти в 1598 году царя Федора, так и не оставившего не то что мужского, но и женского потомства, – единственная его дочь Феодосия, родившаяся в 1592 году, умерла во младенчестве. Род московских князей пресекся. И это, конечно, тоже было истолковано как явное предзнаменование конца света. Смерть законного царя и последнего в роду московских царей и стала отправной точкой последовавших за этим событием смутных лет.

Концом света эти события, конечно, назвать нельзя. Но концом устоявшегося порядка – вне всякого сомнения.

Первые признаки смятения умов появились сразу же после смерти Федора. Кто теперь будет новым царем? Как правильно его выбрать? Что делать, если, по существующему закону, никто не вправе претендовать на трон? Если остались только претендентки, но не претенденты, то есть вдова Федора Ирина Годунова, «дурных кровей», и вдова короля Ливонского королевства Магнуса Мария Старицкая, «хороших кровей», ближайшая родственница почившим царям, но дочь Владимира Андреевича, отравленного «за измену»? Никогда на московском престоле не сидели царицы. Ирина от прав на престол тут же отказалась в пользу брата, который вообще на этот престол прав не имел. Мария Старицкая в 1588 году была выкрадена из Риги, где ее после смерти мужа, как пленницу, содержали поляки, доставлена в Москву, пострижена в монахини и тут же вместе с дочерью отправлена в Подсосенский монастырь. Мария была бы прекрасной царицей: она была умна и независима в суждениях, но она была монахиня и – что хуже – женщина. Очевидно, по приказу Бориса ее выманили из Риги посулами, чтобы в будущем устранить как претендентку на престол. Борис понимал, что оставлять ее в свободной загранице неразумно: Мария еще может выйти замуж и дать мужское потомство. Монастырь – таково было оптимальное решение. Там они обе – мать и дочь – и умерли, дочь – насильственной смертью в 1597 году, мать – неизвестно какой и неизвестно когда…