Уоррен Баффетт. Танцуя к богатству! - Кэрол Дж. Лумис

Баффетт получил сообщение, когда разговаривал в небольшом конференц-зале с горсткой людей, включая Гатфреунда и Штрауса, которые должны были заявить о своем уходе с должностей на этой встрече. Трое мужчин тут же заключили, что из-за этих новостей Salomon не сможет дальше вести бизнес – не из-за экономических потерь, которые последуют из-за запрета Казначейства, но из-за того, что весь мир перефразирует новости в слоган: «Казначейство убивает Salomon. Более того, этот удар падет на компанию, которая и так с трудом справляется с кредитными проблемами и едва держится на плаву.

Да и к тому же у них не было времени что-то предпринять: уже распространились новости, что Баффетт появится в 14.30 на пресс-конференции, где его ждал вагон и маленькая тележка журналистов. Что еще хуже, тирания мирового рынка одолевала фирму. Японская биржа будет открыта поздно днем, потом лондонская и потом нью-йоркская. Плохие новости волной прокатятся от одной биржи к другой и обратно, всего лишь одним сообщением: репутация Salomon разрушена. В фирме, которая существует благодаря доверию клиентов, другие сообщения уже и не важны. Только это разрушило бы компанию.

Сидя в маленькой комнате, где они и узнали эти новости, Баффетт и остальные поспешили рассмотреть возможные варианты действий. Они видели три пути развития событий. Первый – это заставить Казначейство отменить или, по крайней мере, изменить запрет. Второй – это сохранять невозмутимый вид, бросаться уверенными заявлениями и надеяться, что весь мир поверит в этот фарс – или, другими словами, в эту ложь. Третье – ликвидировать фирму, объявив себя банкротом, надеяться уйти с честью, минимизировать урон и распределить средства равными долями среди кредиторов Salomon.

Первую стратегию отвергли почти сразу же, как только выдвинули на рассмотрение. Оставшиеся две были восприняты на равных. А значит, немедленно нужно было обратиться к адвокатам по банкротству. Была созвана команда из Wachtell Lipton, которая начала работать над решением вопроса, как огромная фирма, торгующая международными ценными бумагами, может объявить о банкротстве в воскресенье. Из-за этого, вероятно, потребуется оторвать какого-нибудь судью от просмотра бейсбольных матчей и поедания попкорна – но он может заподозрить, что неаккуратный наборщик текста добавил лишний ноль к цифре «$150 миллиардов», и, возможно, никогда не слышал о производных ценных бумагах, о выкупных соглашениях или о срыве поставок ценных бумаг. Короче говоря, объявить себя банкротом, если бы они выбрали это вариант, было бы кошмаром.

Лично для Баффетта это означало тоже кошмар. Его работой теперь было внесение радикальных изменений в компанию, и банкротство не оставило бы ему причин оставаться там: он пришел спасать Salomon, а не провожать ее в последний путь. Любой человек мог бы выполнить эту работу, говорил он себе.

Итак, в то воскресное утро Баффетт заключил, что откажется от должности, если директора примут решение о банкротстве. Однако он не обманывал себя насчет того фурора, который последует, так как знал, что его выход будет рассматриваться отрицательно – будут говорить, что он покинул тонущий корабль или, что еще хуже, стал самой причиной трагедии. Баффетт давно говорил своим детям, что всю жизнь можно потратить на построение репутации, но всего лишь пять минут могут ее подорвать. В то воскресенье он напоминал себе, что эти пять минут, возможно, скоро наступят.

Но это не помешало ему вложить огромное количество энергии в план А: добиться отмены запрета. Баффетт позвонил в Казначейство, а также поговорил один раз в тот день с председателем совета управляющих Федеральной резервной системы Аланом Гринспеном. Гатфреунду и Штраусу поручили найти Корригана, с которым, как всем известно, было тяжело связаться. Меривезер предложил также свою помощь, и ему дали задание дозвониться до Ричарда Бридена, председателя Комиссии по ценным бумагам и биржам. Это порыв оказался абсолютно бесполезным. Бриден, как только Меривезер связался с ним, сказал, что участвовал в принятии решения Казначейством, объявил компанию Salomon «прогнившей до основания» и сказал, что от него помощи не дождутся.

Со стороны Казначейства подвела логистика. Когда Баффетт попытался практически незамедлительно перезвонить официальным лицам Казначейства, которые сообщили ужасные вести, линия была занята. Телефонная компания согласилась разорвать звонок, но произошли путаница, ошибка и задержка. К тому времени как Баффетту наконец удалось дозвониться до пресс-секретаря Казначейства, заявление о запрете уже понеслось по всему миру.

Пресс-секретарь Казначейства тогда заставил секретаря Казначейства Николаса Брэди, находившегося в Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк, на скачках позвонить Баффетту. Эти два человека были хорошими знакомыми долгие годы, но едва ли могли представить себе, что будут по разные стороны баррикад этим воскресным утром. Дрожащим от эмоций и напряжения голосом Баффетт объяснил суть дела, рассказав секретарю, что Salomon не сможет справиться с запретом Казначейства, и это приведет к банкротству, к которому эксперты уже готовили бумаги. Баффетт подчеркнул исполинские размеры компании Salomon и мировое значение этого бизнеса. Он предсказал, что банкротство Salomon будет катастрофическим и вызовет эффект домино, который достигнет всемирных масштабов и посеет панику в финансовых системах, существующих на основе моментальных платежей.

Довольно сложно четко изложить сценарии конца света. Отвечая Баффетту, Брэди был дружелюбен и чуток, но предпочел считать, что этот разговор о банкротстве и финансовом крахе притянут за уши. Он и представить не мог, что Баффетт откажется от должности или не сможет руководить компанией. Брэди также прекрасно понимал, как обстоят дела: заявление опубликовано, и отменить его будет огромной проблемой.

Но, к огромному облегчению Баффетта, Брэди оставил диалог открытым. Он начал действовать, сделал несколько звонков и продолжал перезванивать после Баффетту. Одна из странных деталей того дня: Баффетт звонил с телефонного аппарата компании Salomon, который был запрограммирован не на громкий звонок – вместо этого на нем загоралась крошечная зеленая лампочка, когда от кого-либо поступал звонок. Гораздо дольше, чем хотел бы вспоминать, Баффетт глядел на телефон, ожидая, когда секретарь Казначейства зажжет эту лампочку.

Во время каждого звонка Баффетт старался разъяснить Брэди всю серьезность ситуации и собственное ощущение, что они несутся на поезде, который необходимо остановить – но все могло быть иначе, как только стало бы ясно, что это – случайность, которой нельзя позволить произойти. В определенный момент в разговоре с Брэди все переживания Баффетта и чувство тщетности вылились в одном предложении: «Ник, это самый важный день в моей жизни».

Брэди сказал: «Не волнуйся, Уоррен, мы это переживем». Но это совсем не значило, что он изменил свое мнение.

Чтобы что-то изменить, Корригану пришлось вмешаться в телефонные разговоры в тот день. Это был человек, который предупредил Баффетта готовиться к любому повороту событий и определил свою позицию, подписав запрет. Но теперь Корриган внимательно слушал Баффетта и начал проявлять доверие к его предсказаниям о банкротстве и личным планам уйти, если банкротство будет неизбежно. Корриган сказал Брэди и еще одному уполномоченному по телефону: «Мы лучше поговорим между собой».