Река без берегов. Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга первая - Ханс Хенни Янн

Но он обманывался: потоки все же его настигали. Его добычей становились те представители человеческой породы, с которыми он еще не научился иметь дело: девушки. То, о чем я сейчас расскажу, случилось в предпоследний день нашего с ним пребывания в Порту-Алегри.

* * *

Ближе к вечеру я поплелся домой. Днем, как очень часто в последнее время, я был в гавани, стоял на причалах, наблюдал за погрузкой и разгрузкой пришвартованных судов. Не тех больших кораблей, что попадают сюда через лагуну. А трамповых судов, лихтеров, маленьких фрахтеров с товарами массового потребления. Грузились в основном бесчисленные бутылки пива, полные и пустые. Общий судоходный путь только соприкасается с Риу-Гранди{89}, впадающей в залив.

Меня терзало желание уехать отсюда. Глаза мои невольно обращались к югу, где акватория порта граничит с той далью, куда направляются корабли, стремящиеся в океан. Желание увидеть другие страны, вновь обрести свободу, задушенную тем случайным местом, где ты оказался{90}, постепенно усиливалось. Я ненавидел этот город, его людей, поля, реки и горы вокруг него. Тоска по родине подпитывала смутную зависть к судьбе всех неизвестных, которые сейчас плывут по морям и добираются до чужих берегов… Подняться на корабль. И — прочь отсюда. Бежать от своего прошлого… От таких мыслей не отделаешься. Остается грустить, уставясь остекленевшими глазами в Бесконечное, где все желания теряются, сталкиваясь с вечным покоем.

Я вошел в наш номер. При последнем свете дня распознал, что я тут не один. Что постель Тутайна в беспорядке. А в постели лежит человек. Я предположил, что это должен быть он. Я приблизился. И хотя сразу понял, что на подушке голова красотки Мелании{91}, ухватился за одеяло и отбросил его. Передо мной теперь лежала нагая Мелания. И приглушенный свет последнего дневного часа затушевывал ее безупречное тело глубокими тенями, от чего тело казалось пугающе насыщенным жизнью, сверхпространственным — но не плоским, — как бы окутанным коричневатым туманом, и все же неподвижным, словно статуя. Я не сказал ни слова. Она не сказала ни слова. Я только смотрел на окутанное дымкой женское тело. И внезапно — как камень падает на землю — я, всхлипнув, обрушился на нее, зарылся головой и руками в ее кожу, прижался ртом к ее неподвижным губам: так жаждущий приникает губами к источнику, торопясь окунуть их в живительную влагу.

Это была Мелания, которая уже несколько месяцев убирала наш номер и нам прислуживала, которую мы сотни раз встречали — одетой, — но как бы не замечали, пока она, поддавшись простодушному порыву, не показала себя.

Не знаю, долго ли длились минуты, на протяжении коих я вел себя как сумасшедший: скулил, преисполненный желания и безграничного опьянения. Потом я почувствовал, что она меня от себя отодвинула. Ее сильные руки оттолкнули мою голову, голова упала на край кровати, после чего Мелания быстрым движением снова натянула на себя одеяло. Она теперь непрерывно жалобно подвывала: «Дон Тутайн, дон Тутайн, дон Тутайн…» И не замолчала, даже когда слезы покатились по ее щекам.

Я очень хорошо понял, что я здесь лишний и мое присутствие обременительно. Ко мне подкралось ощущение, что я уничтожен. Конечно, порке подверглось только животное во мне. Но я был еще так молод, что мне казалось, я составляю одно неразрывное целое со своей похотью. Ужасно, что эта молоденькая девушка продолжала непрерывно выкликать имя избранного ею повелителя. Как если бы я еще не убедился в своей ошибке или как если бы она, замаливая великий грех, стояла на коленях перед церковным алтарем и по деревянным бусинам четок отсчитывала подавляюще-внушительное число заледеневших молитв. Мне надо было обратиться в бегство. Но я, упрямец, остался. Я хотел до конца испить свое унижение, свою ущербность. Хотел собственными глазами увидеть победоносного любовника, моего друга Альфреда Тутайна: как он возьмет себе то, что для него приготовлено. Я хотел попросить у него милостыню: то, что останется после его наслаждения женщиной. Он должен был сделать меня своим братом-близнецом. Я сидел на стуле и смотрел на ту мерзость, которую вызвал к жизни мой мозг. Но душа моя хотела не этого, а смерти. Мосты: неизменно каждый из нас вступался за другого; мы одиноки; наша дружба не какая-нибудь пошлятина. Мы отданы на произвол Закона и Жизни. Все так, как оно есть. Мы познали великое счастье анархии — стоять вдвоем против всех… Эти мосты обрушились.

Ужасно, что девушка продолжала непрерывно выкликать имя Тутайна. Это действовало отрезвляюще, мое внутреннее возбуждение мало-помалу утихло. Выпотрошенный, как труп, который достался своре студентов-медиков, сидел я на своем стуле. Мертвец, дежурящий у постели сумасшедшей…

Наконец — по прошествии времени, измерить которое невозможно, — явился Тутайн. Девушка мгновенно умолкла. Тутайн не сразу сумел сориентироваться в темноте. Он наверняка ожидал, что будет гореть свет, поскольку думал, что я уже вернулся. Помедлив, он шагнул к изголовью своей кровати и, нажав на кнопку, включил электрическую лампу, прикрепленную к консоли, которая тянулась от стены внутрь комнаты. Он увидел голову Мелании: внезапно, как до него — я. И отступил на шаг. Увидел меня, сидящего на стуле. На одну лишь секунду он, казалось, задался вопросом, что бы это могло значить. Потом я увидел, как его лицо, выражавшее ожидание, расслабилось, осветившись уверенностью в том, о чем я уже догадался благодаря бормотанию девушки. Не знаю, что он обо мне подумал. Может, я был ему безразличен. Он снова приблизился к постели, стянул с Мелании одеяло и довольно долго молча разглядывал девушку. Он испытующе и строго смотрел на это человеческое тело. Веки Мелании медленно смежились. В остальном она сохраняла неподвижность. На губах Тутайна мелькнула улыбка. Ему, казалось, понравилась Обнаженная, так неожиданно представшая перед ним. Голова его опустилась: первый признак того, что человек преклоняется перед отчаянно-смелым товарищем. Но внезапно эту готовность к преклонению как бы сковало льдом. Щеки Тутайна — словно кто-то нажал на них пальцами — ввалились; мышцы нижней челюсти набухли. Маска — будто из своевольного стекла — приросла к его лицу, которое, будучи теперь притиснутым к этой чуждой прозрачной форме, стало блестящим и приобрело демонические черты. Тутайн полез правой рукой в брючный карман. И уже в следующее мгновение ударил девушку ножом. Только за первым ударом последовал ужасный вскрик; во второй и в третий раз нож вонзался в беззащитное тело беззвучно.

Последовательность моих тогдашних действий не запечатлелась у меня в памяти. Я отнял нож и силой усадил Тутайна на стул, на котором сам сидел еще несколько секунд назад. Мелания лежала неподвижно — покорная судьбе; может быть, растерянная; глубже раненная в сердце, чем в мышечные ткани. Я, наверное, очень быстро к ней подскочил. Из двух ран на бедре текла кровь; третий порез — результат удара, нанесенного сбоку в живот, — был почти бескровным зиянием; к краям этой раны, казалось, прилип страх перед острым стальным лезвием. Я понял: опасных для жизни повреждений нет. Мелания была в полном сознании; но не издавала ни звука. Казалось, она глубоко задумалась. Она не сопротивлялась и даже не вздрагивала, пока я промывал раны и с помощью носовых платков и салфеток пытался остановить кровь. Поначалу эти тряпочки промокали насквозь, и я полоскал их под водой. Набралась, как мне представлялось, полная ванна крови, и я испугался, что придется позвать на помощь посторонних. Но в конце концов я положился на свое мнение — что речь идет о поверхностных, хоть и сильно кровоточащих, ранах, — наложил на эти раны многослойные полотняные повязки и укрыл Меланию одеялом.