Ричард Длинные Руки - воин Господа - Гай Юлий Орловский

И все-таки выносливости людей Зорра я завидовал. Возможно, это выносливость белок и зайцев, постоянно верещащих и прыгающих, но сейчас я, как огромный усталый слон, развалился в тесном кресле... ага, именно как слон и именно в тесном, ноги гудят как разогнанный проц, тело обесточено, а до электророзетки не дотянуться... Хотя сухой жар от крупных багровых углей испаряет капельки пота, очень медленно вымывает усталость и вливает в измученное беготней тело энергию.

Слуга поставил на маленький столик кубки из золота. Шартреза благосклонно кивнула, он налил во все три, неслышно удалился. Я не решился взять раньше короля и королевы, а Шартреза тоже отдыхает в глубоком кресле, веки опустила, я впервые заметил на них крохотные морщинки. Король же с некоторым удивлением посматривал то на меня, то на королеву, но молчал.

Наконец Шартреза открыла глаза, ее тонкая ладонь с изящными пальцами отыскала на подлокотнике высохшую кисть Шарлегайла.

– Дорогой, – произнесла она, и я ощутил затаенную нежность в ее сильном голосе, – я привела Дика... чтобы ты дал согласие...

– На что, любовь моя?

Снова я ощутил непритворную любовь и нежность, теперь уже в голосе быстро стареющего короля.

– Я хочу, – сказала она бархатным голосом, – чтобы Дику дали лучшего коня, лучшее вооружение... и послали на поиски доспехов святого Георгия.

Король отшатнулся, даже руку выдернул из-под ее пальцев.

– Дорогая, это невозможно.

– Почему?

Король остро взглянул на меня. Глаза Шарлегайла стали колючими, как мелкие льдинки на сильном морозе.

– Дорогая... Во-первых, за доспехами уже поехали лучшие рыцари Зорра. Если не они, то кто?

Она мягко прервала:

– Дорогой, но, как я слышала, этот простолюдин оказался очень полезен им в том странствии.

Взгляд короля стал еще строже. Льдинки перестроили молекулярную структуру и стали покрытыми изморозью пластинками из стали. Он покачал головой с самым непреклонным видом.

– Извини, но я слышал об этом человеке... многое, что говорит не в его пользу. Отец Гарпаг сказал мне такое, что у меня волосы встали дыбом.

– Он помог тебе, – напомнила Шартреза мягко. Она побледнела, плечи зябко передернулись. – Если бы он не метнул молот в этого ужасного... ужасного, как огр... барона...

– Фольгарта.

– Барона Фольгарта... то я даже не знаю...

– Да, – ответил король. – Да! Он его сокрушил, верно. Но я не знаю, зачем он это сделал. Его поступки непонятны.

– Дорогой, – повторила Шартреза с нежностью. – Он сейчас там будет нужнее, чем здесь. Я уверена, что бароны сейчас мчатся во весь опор к своим владениям, нахлестывая коней... А там запрутся, и мы о них больше не услышим. Часть твоих придворных, что тайком поддерживала их, затихнет, затаится, а то и вовсе сбежит из дворца. Либо в свои дальние владения, либо в Мордант, а то и к Карлу. Я уверена, ты их вообще не увидишь. Так что Дик с его удивительным молотом здесь уже ничего не сделает больше, чем твои оставшиеся стражи. А там...

Король покачивал головой, его пальцы сжимали узкую ладонь королевы. Я все ждал, что он цыкнет на глупую женщину, споры между супругами при посторонних людях недопустимы, это все должно происходить в спальне, но то ли ко мне доверие, то ли потому, что без свидетелей, но, скорее всего, в том мире таятся от благородных, а при слугах и простолюдинах господа не стесняются.

– Что скажешь. Дик? – сказал он раздраженно. – К тому же тебя не взял Ланселот!

Я поднялся из кресла, поклонился. Хотелось сесть, ноги гудят, но это будет уступка моей простолюдности, Ланселот нашел бы в себе силы стоять, даже будучи пронзенным десятком копий.

– Ваше величество, им надо было ехать срочно, а у моей двери уже стояли стражи. Я должен был предстать перед святейшей инквизицией. А иначе, не знаю, не знаю... Это насчет того, что меня не взяли.

Он хмыкнул, окинул меня с головы до ног придирчивым взором.

– Как я слышал, святейшая инквизиция тебя не оправдала.

– Осмеливаюсь напомнить вашему величеству, что и не осудила.

– Да-да, – сказал он раздраженно, – им все подавай улики! Неопровержимые. А я бы просто вздернул. Своей монаршей волей. А что ты скажешь об этой... странной идее моей царственной супруги?

– Ваше величество, – ответил я с сильно бьющимся сердцем, – я давно хотел увидеть южные земли.

Король повернул голову к Шартрезе.

– Ну, видишь?

Она мягко улыбнулась:

– Да, он иногда забывает кланяться. Это лишь говорит о его достаточно высоком происхождении, которое он скрывает... недостаточно умело.

Король поморщился:

– Я не об этом! Всюду тебе мерещатся женские страсти. Ему, видите ли, хочется увидеть южные земли, погрязшие в разврате, колдовстве, чародействе, куда не ступала нога апостолов Христа... а если и ступала, то Тьма там снова заполонила все... и где все кишит магами, что ездят на этих громыхающих чудовищах.

– Громыхающих? – удивился я. Король рявкнул раздраженно:

– Говорят, что они вовсе из металла! Или камня. Что может быть нечестивее? Насилие над камнем, железом, огнем – это еще большее осквернение и плевок в сторону Господа, ибо только Господь, только наш Создатель имеет право Сюзерена...

Он задохнулся от возмущения, дико взглянул на свою руку. Его пальцы были в узких ладонях Шартрезы, она гладила их, успокаивала, потом поднесла к своим коралловым губам и поцеловала. Мне стало неловко от такого откровенного признания любви и беспредельной нежности, а король набрал в грудь воздуха, выпустил и сидел затихший, только в глазах медленно угасали искорки гнева.

Да что они так об этом высоком рождении, подумал я зло. Конечно же, я инстинктивно чувствую себя... высокородным, если пользоваться здешними терминами. Когда мы в тот единственный раз были в подшефном селе, все чувствовали себя королями среди... среди простолюдинов, ибо те не знают компов, Интернета, мобильников, роликовых коньков, безопасного секса, ди-джеев. И хотя среди тех простолюдинов почти всякий мог легко набить нам морды – парни в селе крепкие, – но осознание превосходства над простыми сильными существами из нас выбить не удалось бы никакими кулаками.

Так и сейчас я все равно чувствую себя в таком же селе, куда меня послали на уборку, прополку или силосование. И перед королем кланяюсь, как кланялся перед председателем колхоза, потому что здесь так принято, а не из внутренней потребности, как однажды инстинктивно поклонился идущему вдруг по моей улице Ростиславу Плятту. Стараюсь не забывать кламяться всем, кто «выше», но иногда, конечно, забываю И если бы не мой молот на поясе, о котором уже доказывают разные страсти, и не торчащая над левым плечом рукоять гномьего меча, у меня могли бы возникнуть неприятности.