Лунный свет - Майкл Чабон

– Да, наверное, с его книги все и началось. Повальное увлечение ракетами. Герман Оберт, да, выдающийся человек, очень передовой мыслитель. – И, словно одно вытекало из другого, отец Никель сказал: – Без сомнения, его уже нет в живых[18]. – Он постучал пальцем по сигарете, стряхивая оранжевые нитки пепла. – Оберт работал с Фрицем Лангом, верно? Помогал снимать фильм, Frau im Mond{67}. Во многих смыслах глупый фильм, но технически впечатляющий. В частности, полет на ракете к Луне показан так, что выглядит вполне убедительно. Не совсем пустой выдумкой. А после фильма… – Он покачал головой. – На какое-то время в Германии стало не важно, правые, левые. Все, пусть на краткий миг, подняли глаза к небесам. – Священник сощурился от лунного сияния. – Жарко обсуждали близость полета на Луну. Казалось, это произойдет очень скоро, не позднее чем через несколько десятилетий. Мне, по крайней мере, казалось.

Дед видел фильм Ланга в начале тридцатых под американским названием «Ракетой на Луну» в кинотеатре «Модел» на Саут-стрит. В киноленте герои летели на Луну в многоступенчатой ракете, в точности как (с удивительной, как позже оказалось, точностью) предсказывал Герман Оберт в «Die Rakete zu den Planetenräumen». Проблемы полезной нагрузки, земного тяготения и невесомости в космосе показывались и разрешались изобретательно и правдоподобно. Если бы, выходя из кинотеатра зимним вечером в разгар Великой депрессии, дед услышал от кого-нибудь, что до покорения Луны могут пройти «несколько десятилетий», он, в свои восемнадцать или девятнадцать, счел бы это нелепым пессимизмом.

– Очень хорошо было снято, – сказал он.

– В то время я подготовил меморандум, – продолжал старый священник. – Написал в курию, что мать-Церковь должна готовиться к присутствию человека на Луне. Я указывал, что приобретение человечеством соседней планеты поставит множество вопросов на всех уровнях, от литургического до эсхатологического. Например, распространяется ли папская доктрина географических открытий на Луну, как на Новый Свет во времена Колумба? Какова будет загробная участь первых лунных колонистов-католиков (поначалу, конечно, очень немногочисленных), если те будут лишены таинств – причастия, исповеди и так далее? Когда мы произносим Rex mundi либо Salvator mundi, надо ли пояснять, или это и без того подразумевается, что мы имеем в виду Salvator mundorum{68}? Если мы встретим селенитов – хотя, учитывая отсутствие на Луне атмосферы, это крайне маловероятно, но все-таки… – допустим, используя Луну как промежуточную станцию, человечество долетает до Марса и встречает там разумных цивилизованных существ. Допустим также… я цитирую себя, вы понимаете. Мой меморандум.

Дед ответил, что так и понял.

– Допустим, что это развитая форма, и даже внешним строением марсиане мало отличаются от нас. Безусловно, они – Божьи творения и, вероятно, наделены бессмертной душой. Возможно ли их спасение на планете, где никогда не ступала нога Христа? А если возможно, не первейший ли наш долг – как можно скорее пронести Слово Божие через темную бездну неведения и проклятия? И так далее и тому подобное.

– Интересно, – сказал дед.

– Хм. Вы правда так думаете?

– Ну, я не очень склонен к такого рода абстрактным рассуждениям, но…

– Все это была чушь.

– А…

– Предлог, вернее сказать. Любой бред, какой я смог измыслить, любая софистика – лишь бы убедить курию потратить часть своих богатств для отправки миссии на Луну. Как я уже говорил, в то время такой полет не казался чистой фантастикой. Разумеется, я предложил себя в качестве духовника миссии, невзирая на возраст. Я был крепок и здоров. Как и сейчас, для своих лет. Пролететь через бездну космоса в ракете, как герои Верна и Уэллса! Стоять на чужой планете, видя над головой огромный бирюзовый диск! Призвание к священству я почувствовал только после двадцати. О путешествии на Луну я мечтал всю жизнь!

Впервые за долгое время с тех пор, как в Элвина Ауэнбаха попала убившая его пуля (хотя на самом деле прошло не больше пяти недель), дед рассмеялся.

– Смейтесь на здоровье, – подчеркнуто великодушно произнес отец Никель. – Смейтесь над глупым старым врагом.

Глаза старого священника наполнились лунной влагой. Дед положил ему руку на плечо:

– Единственная разница между вами и мною, отче, что я свои фантазии не записывал.

Где-то за жаропрочным щитком его шлема звонил пожарный колокол. Деда это не тревожило. Тут не было воздуха, чтобы питать огонь и разносить звуковые колебания колокола. Здесь врагами были холод и тишина. Впрочем, лунный скафандр надежно согревал, и дед слышал биение своего сердца. Он огромными прыжками двигался по лунной поверхности в полумиллионе километров от Земли, с ее пожарами и набатами. Пусть горит. Пусть плавится, пусть просядет под собственной горестной силой тяготения. Лунную идиллию портил лишь адский зуд на шее сзади, где крепился шлем, – в перчатках и костюме из прорезиненного шелка почесаться было невозможно. А густой запах кислорода из баллонов за спиной так странно напоминал запах теплого навоза…

– Герр лейтенант.

Дед открыл глаза в темноте. Потревоженные коровы заново устраивались спать, брякая колокольчиками. Шею сзади колола соломинка. Отец Никель, держась руками за лестницу, заглядывал на сеновал. Дед почесал шею. Он был рад, что проснулся, поскольку презирал иллюзорное счастье снов, и досадовал на себя, что снова ему поддался.

– Извините, что разбудил, лейтенант.

В голосе старого священника что-то пряталось. Дед сел, стряхивая остатки лунной паутины:

– Дидденс?

– Спит. И рядовой Гатто тоже. С обоими все хорошо, не тревожьтесь.

Дед поискал взглядом старушку. Забираясь на сеновал несколько часов назад, он тщетно пытался ее не разбудить. Он попросил прощения, и фройляйн Юдит на немецком с нотками местного диалекта извинилась за брата. Она называла его «маленький паша». Сказала, что ему настолько нравилось быть младшим ребенком, что он не удосужился повзрослеть. Лунный свет, пробиваясь в щелку, рисовал два дедовых портрета в ее зрачках.