Райский сад дьявола - Георгий Вайнер

— Итак, Петро, хочу тебя предупредить, пока моя тайна не умерла от старости, — хмуро сказал Потапов. — До конца этой недели я обязан казнить Ахата этого самого, брата твоего Психа…

Сообщил, как гирю в воду бросил, и замолчал. Достал из кармана сигареты «Столичные», закурил, сопя, с пыхтением отдуваясь, как паровоз на сортировке. Джангиров поморщился от разящей вони сигареты, спросил недовольно:

— Слушай, Иван, тебе что, заработки не позволяют курить нормальные сигареты? Скажи только, подкину блок «Мальборо».

Потапов медленно разъял свои жвалы:

— Заработки позволяют, положение не велит. Люди, которым доверяют исполнение смертной казни, должны курить сигареты по своим скромным деньжатам…

— Чтобы злее были?

— Чтобы не подумал кто, будто я людей отсюда на тот свет выбрасываю за свою хорошую житьишку…

— Ну да, — подтвердил готовно Джангиров. — Ты-то это делаешь из простого чувства долга.

— А то? — удивился Потапов. — Конечно! Это моя работа.

— Когда пришел отказ в помиловании? — спросил Джангиров.

— Вчера, вечерней фельдпочтой… — Потапов глухо закашлялся.

— Что можно сделать сейчас?

— Молиться, — посоветовал Потапов. — За упокой его грешной души.

— Пока рано, — тряхнул головой Джангиров. — Думай, Иван, думай, что можно сделать. Побег?

— Это можно, — кивнул солидно Потапов. — Если я тебе больше не нужен на моем месте… Коли не планируешь, что кого-то еще из твоих ко мне в острог подбросят, то давай! Ему — побег, мне — по жопе и на пенсию.

— Так что же делать? — нервно спросил Джангиров. — Не сработали мы с тобой, большие будут неприятности.

— Не мы, а ты, — рассудительно сказал Потапов. — Ты не сработал! Чтобы в наши-то прекрасные времена не найти концов в суде, прокуратуре, у психиатров!.. Да хотя бы в этой придурочной комиссии по помилованиям… Они, кажись, только людоеду Чикатиле в прощении отказали.

— О чем ты говоришь! — махнул рукой Джангир. — Этот кретин Ахат, отморозок долбаный, трех милиционеров на глазах у толпы завалил. Какие тут концы?

— Знаю, читал я его дело, — кивнул Потапов.

Ехали споро, молча, Джангиров лихорадочно соображал, а Потапов курил свою вонючую сигарету, еле заметно улыбаясь, рассматривал с удовольствием Кремль, и Джангиров готов был поклясться, что его спутник чисто профессионально прикидывает — вместятся ли в случае чего все обитатели из-за высоких кирпичных стен в его хозяйство? И вздыхал огорченно — нет, все-таки, по традиции, часть придется уступить «Матросской Тишине».

Потапов неспешно сказал:

— Ты человек хитрый, мудреный, на верхах летаешь. Тебе советы тюремного опорка не нужны. Но я бы, если ты меня спросишь, сказал тебе пару мыслишек…

Джангиров резко повернулся к нему:

— Не выламывайся! Говори!

— То, на что ты меня толкаешь с этим ненормальным идиотом, делают только в двух случаях… К примеру — родная кровь ревмя ревет от боли и страха… Или если студеная вода беды под горлышко подкатывает…

Потапов выкинул зловонящий окурок в окно и замолчал.

— Ну? — требовательно подогнал его Джангиров.

— Баранки гну! У тебя ни того, ни другого с этими уродами не наблюдается. Родня он тебе — десятая вода на киселе, а дела они тебе делали вспомогательные. По-своему, если его не будет, прости меня Господи, тебе же самому лучше. И бьешься ты потому, что тебе, по законам гор, нужно показать всем, будто ты для спасения племяша-единокровца сделал все возможное. Так ты это показал уже! Я тебе даже могу подсобить, чтобы ты еще больше показал. А сверх, Петь, ничего нельзя сделать. А всей твоей нагорной кавказской мешпохе есть всегда хорошее объяснение: Потапов — сука, тюремный скот в сапогах, не смог, гад, и не захотел сделать, и нет, мол, на него никакой управы…

Джангиров пожал плечами:

— Что значит нет никакой управы? На всех есть управа.

— А на меня управы нет, — шевельнул в ухмылке глиняные губы Потапов. — Меня можно только убить… Так это никому не выгодно… А ссориться со мной глупо, как с хирургом перед операцией. Все ко мне попадут! Знаешь, кто не был — тот побудет, а кто был — не позабудет…

— Что же ты предлагаешь? — спросил Джангир.

— Не суетиться. Не надо дергаться. К концу недели мы твоего сумасшедшего в установленном законом порядке кончим…

Джангиров заметно дернулся, а Потапов успокаивающе положил ему руку на плечо:

— Да брось ты, Петро! Мы ведь не дитятки малые. Все когда-то помрем… Расстрел — это быстро и не больно совсем…

— Не больно, мать твою! — взвыл Джангиров. — Ты что, пробовал?

— Пробовал, — спокойно заверил Потапов. — Других пробовал… А ты сможешь выполнить перед сородичами и подельниками свои обязательства…

— Каким образом? — поинтересовался Джангиров.

— Честью джигита! Отстоишь! Тут такое дело — до исполнения приговора я ничего не смогу сделать. Сто глаз вокруг за каждым моим шагом следят. А после исполнения, когда мы его в крематорий повезем, — вот это только один наряд знает, кого они везут. Тебе же нужно традицию поддержать, себя проявить и понт национальный дожать — надо джигиту могилу иметь! Чтобы положить бойца в землю честь по чести, чтобы потом родным косточкам поклониться можно было. Правильно я понимаю?

Джангиров осторожно кивнул:

— Правильно.

— Вот я и сообщу тебе час, когда в крематорий отправят спецнарядом тело казненного Ахата… Для переработки его, так сказать, в прах и пепел. Вот там, в крематории, вы легко договоритесь заменить твоего родича на любого другого жмурика. Все будут более или менее довольны. Тебя устраивает такой вариант? — спросил равнодушно-спокойно Потапов.

Джангиров долго молчал, потом сказал — через зубы цыкнул:

— Устраивает. Раз ты говоришь, что не больно…

У Эда Менендеса в машине была армейская рация. В руках он держал микрофон, а также: толстую сигару, четки, раскупоренную бутылку белого рома «баккарди» и запасную обойму к винтовке «М-16», которая успокаивающе покачивалась на ремне между сиденьями. До руля руки, похоже, не доходили. Но ехали быстро.

Хэнк, по неискоренимой привычке пилотов следить за курсом, чувствовал в кромешной тьме — они двигаются на северо-северо-запад. В Эверглейдские болота? Места не только непроезжие — непроходимые. Топи, джунгли, крокодилы. Эд орал в микрофон что-то по-испански, отрывисто, властно, уточнял — будто на цель наводил.

— Си, сеньор!.. Си!.. — кричал он таким тоном, что было ясно: сеньор — это он, Эд Менендес, а остальные — просто си с бемолем.

Потом дорога нырнула в небольшую лужу, размером с Мексиканский залив, и машина стала. На другом берегу океанической лужи мелькал, коротко вспыхивал, быстро моргал, гаснул сдвоенный красно-зеленый огонь.