Экспресс Токио - Монтана - Ричард Бротиган

Болотная радость открывается мне снова, просачиваясь грязью в предрассветные часы, раскрокодиливая мою реальность и объясняя, что стоячая вода обладает собственным разумом, иногда не хуже, чем у нобелевского лауреата, нужно только разговаривать с этим разумом на его собственном языке и не пытаться превратить его в гималайский горизонт.

Ядовитые змеи?

Они у меня вместо вилок и ножей. Тупая еда превращается в увлекательное приключение. Гамбургер становится вопросом жизни и смерти.

Комары?

Да это всего-навсего кровожадные летучие кондиционеры. Оставьте свой кровавый эгоизм, и все дела.

Трясина?

Для меня трясина — это телефонный разговор с любимой женщиной. Мы с ней мило болтаем о секретной погоде и договариваемся встретиться на следующей неделе в кофейне, что так похожа на болотную радость.

Японская девушка этого не знает, но сегодня величайший день в ее жизни, Эверест ее существования. Ей лет восемнадцать. Приходится гадать, потому что я так и не увидел ее лица. Но что бы ни происходило после нынешнего дня, лучше, чем сегодня, ей уже не будет.

Сойдя на станции Харадзюку с поезда линии Яманотэ, она шагает впереди меня рядом с молодым человеком, обладающим прозрачными замашками постоянного кавалера.

Очень светлые голубые штаны облегают ее, как небо землю. Штаны не случайны. У нее великолепная фигура, и она несет себя, как святыню двадцатого века, лучась от всеобщего поклонения. Она следит за каждым своим шагом и за тенью, что отбрасывает ее тело. Глядя на молящие глаза мужчин, она видит все могущество своей телесной религии.

В какой-то момент, чуть отведя назад руку, она легонько ласкает свою попу, и ей это ужасно нравится. Она знает толк в прекрасном, все оно принадлежит ей. Любовно касаясь его, она счастлива.

Доживи эта девушка хоть до ста лет, жизнь никогда не будет такой же.

К юго-западу от Хелены

В Киото есть буддийская святыня под названием Сад Мхов — в нем тысячи оттенков и фактур мха, а любое его дрожание превращается в музыку, столь чистую и ясную, что каждая ее нота сияет зеленым светом для воспаряющей души.

Саду Мхов более шести веков; немало музыки и молитв расстелились за это время над ним, подобно туману.

Здесь, в Монтане, есть небольшой каньон — сужаясь, он переходит в каменистое ущелье, заросшее тополями. Осенью тополя напоминают желтый водопад, что струится в никуда из ниоткуда.

Старая-старая история — на планете, что зовется Земля, ее знает любая культура: мальчишка лупит барабанными палочками по всему, что попадется на глаза. Он не может таскать за собой барабан, а потому все вокруг становится барабаном.

Не одну неделю я наблюдал за японским мальчишкой и его барабанными палочками. Он барабанил по деревьям, спинкам стульев, стенам, столам и седлам велосипедов на стоянке.

Только что весь слышимый мир заполняли барабанные звуки тяжелой ритмичной песни, что лилась в кафе из двух динамиков.

Обернувшись, я увидал, как этот мальчишка выстукивает по воздуху превосходный ритм — как будто дробь выбивали именно его палочки.

Благоразумный слепок с насилия над естеством явился на коктейль к нему в голову. Он оказался интересным гостем и неплохо развлек других гостей, из которых мог бы получиться групповой фотопортрет его разума.

Слепок насилия над естеством рассказал пару забавных историй и пустился в пляс. Гости с восторгом за ним наблюдали. Потом зазвонил телефон, попросили слепок, и он сразу покинул общество, ибо, как выяснилось, забыл о назначенной встрече — в пригороде за много миль от этого места.

Его уходу предшествовали извинения и прощания. Затем, после минутного замешательства, веселье продолжилось. На этот раз центром внимания стало некое воспоминание его детства.

Воспоминание относилось к тому моменту, когда он впервые понял, что цифра 3 относится к 3 вещам — например, к 3 яблокам.

За три года ничего не произошло.

В первый год он не замечал, что ничего не происходит. В середине второго что-то забрезжило — подобно рассвету в забракованном комиксе, который никто не хочет печатать ни в газете, ни в журнале, и в конце концов художник сам выкидывает его на помойку, забывая окончательно, что вообще этот комикс рисовал.

…ни копий не осталось, и не вспомнит никто…

Вот такой рассвет забрезжил перед ним в середине второго года, когда ничего не происходило.

Когда третий год только сдвинулся с места, он уже ясно понимал, что не происходит ничего. И задумался.

Он не знал, плохо это или хорошо.

Понадобилось одиннадцать месяцев, чтобы добраться до конца третьего года, когда не происходит ничего. Теперь он размышлял, пропустил ли тот миг, когда что-то происходило, или просто мучается ностальгией — очередная жертва прошлого.

Он решил подождать еще год и посмотреть на свои ощущения.

«Нет — причин во что-то лезть, — думал он. — Кому охота окунаться с головой в воду».

Граучо:

Гарпо и Чико сказали, что, когда умрут,

пришлют мне весточку — если смогут.

Джордж Джессел:

Ну и как, получил?

Граучо:

Ни слова, черт подери.

Здесь, в Токио, я подружился с восьмидесятилетним Граучо Марксом. Я привез из Америки 586-страничную книгу о старике Граучо и теперь открываю ее всякий раз, когда скучаю по хорошей компании.

Книга называется «Привет, я, кажется, ухожу», написала ее Шарлота Чандлер, его старая приятельница. Она рассмотрела Граучо со всех сторон. В книгу вошли ее воспоминания плюс разговоры с людьми, которых он знал и любил: с Вуди Алленом, Джорджем Джесселом, Биллом Косби, Джеком Николсоном и так далее. А еще интервью с его лживыми братьями Гуммо и Зеппо.

От Гарпо и Чико, разумеется… ни слова, черт подери.

Вот уже полтора месяца мы дружим с Граучо Марксом. Жаль только, дружба эта в одну сторону. Я прочел о нем сотни историй, смеясь и поражаясь мудрости и фантазии этого старика.

Если я не сижу в своем маленьком номере высоко над Токио и не смотрю на книжное отражение Граучо, то все равно, куда бы ни пошел, только о нем и думаю. Сейчас я выгляну в окно электрички, но увижу там не Токио, а фотографию восьмидесятилетнего Граучо Маркса.