Она не Я - Амелия Борн

лишь обняла ее так, как никогда не позволяла себе прежде…

И ощутила, как рухнули преграды. Между нами. Внутри меня самой…

Получасом спустя, когда удалось как-то успокоиться и унять слезный поток, мы с мамой устроились друг напротив друга за столом и она спросила:

– Что ты будешь делать теперь? Станешь искать их?

Я отрицательно мотнула головой и протянула Лили, которая проснулась и потребовала кушать, очередную ложку с кашей.

– Нет. Зачем? Они мне чужие.

– Но ты ведь хотела знать, кто твой отец…

Я передернула плечами:

– Отец – это громко сказано. Он всего лишь донор биоматериала, из которого ты меня зачала.

Мама неохотно, но все же возразила:

– Но ведь он не знает о тебе. Хотя имеет право…

Я устало выдохнула.

– Я подумаю об этом потом, ладно?

Прошло несколько минут, в течение которых я кормила дочь, а мама – принялась заваривать чай. Я смотрела на ее движения: казалось, такие привычные, но впервые в них не было скованности, которая, как я теперь понимала, сопровождала ее всю жизнь. Неожиданно пришедшая мысль заставила меня спросить:

– Ну а ты? Не хочешь познакомиться с Юлей?

Она решительно помотала головой из стороны в сторону.

– Ни к чему это. У нее уже есть семья.

Семья… Перед глазами всплыл ребенок, которого она держала за руку. Я вдруг поняла, что меня вчера что-то насторожило в его облике, резануло глаз… Но что именно? Теперь я не могла уже вспомнить.

Да и не хотела. Мы с ней оказались сестрами по крови, но злейшими врагами – по жизни. Задумывалась ли она вообще о причинах нашей схожести? Или все, что ее волновало – это намерения вернуть себе прежнюю жизнь и мужа?

Как же все безумно переплелось. Я едва вытянула одну нить, как тут же обнаружила, что все остальные безнадежно перепутаны…

Но думать об этом сейчас совершенно не хотела. Держа на руках дочь, твердо знала лишь одно: меня это все больше не касается. У меня теперь своя жизнь…

И я – та самая нитка, что вырвалась из этого общего сумасшедшего клубка.

Глава 37

Ранее

Внутри него все ревело, клокотало, бурлило. Тело сотрясалось в неясной дрожи, где сплелось все: злость на бывшую жену, разочарование бегством Софи, страх за будущее…

Он не знал, на что способен в таком состоянии. В крови билось лишь желание крушить, ломать, бить… хоть как-то дать выход всему тому аду, что сжирал его изнутри.

Он вошел обратно дом, не прикрыв за собой двери. Быстро прошагал в гостиную, коротко указал рукой на выход застывшей в позе невинной Мадонны Юле:

– Вон отсюда!

Ее глаза широко распахнулись. Захотелось расхохотаться – резко, издевательски, горько. Сколько еще раз ему нужно было сказать ей, что их время вышло, чтобы до нее дошло? Сколько еще чертовых раз выгнать ее из дома, как собаку, чтобы она забыла сюда дорогу?

Послышалось негромкое хныканье. Взгляд Кирилла невольно сполз вниз, уперся в испуганного ребенка, жавшегося к ногам матери…

Это мог быть его сын. Его сын!

Господи, как сильно он мечтал об этом когда-то! Сколько раз намекал этой женщине, что был бы не против, если бы она подарила ему малыша. И насколько ненужным, нежеланным было теперь это явление, насколько неуместным и несвоевременным! До скрипа в зубах, до отчаянного неприятия…

Все же верно говорят: мы часто получаем желаемое тогда, когда оно нам уже совсем не нужно.

– Ты не можешь нас выгнать, – наконец обрела голос Юля, и даже рискнула шагнуть к нему, заглянуть в глаза своим чистым, обманчиво невинным взглядом, которому он всегда так свято верил…

Эти слова вызвали в нем усмешку. Он осклабился, сложив на груди руки, преувеличенно удивленно поинтересовался:

– Не могу? Это почему же?

– Это ведь твой сын!

Ее голос звенел отчаянием, почти скатывающимся в мольбу. Какой жалкой она была сейчас, какой бесконечно слабой и зависимой… Но у него внутри не шевельнулось даже сочувствия.

– Вот как? И где же он был все это время? Как и ты, кстати. Ты так и не объяснила мне, каким чудом выжила!

Она нервно сглотнула. Похоже, совсем не ожидала подобного допроса. Слишком привыкла к тому, что он готов был благодарно принимать одно лишь ее присутствие с собой рядом, отчаянно нуждаясь в ее улыбке, ее взгляде просто чтобы чувствовать себя живым… Он позволял ей быть солнцем на его небосводе, а она слишком долго этим пользовалась, скупо, словно подаяние – нищему, выдавая ему крохи тепла и ласки…

Он мог лишь удивляться сейчас, что когда-то готов был всем этим довольствоваться.

– Молчишь? – разрезал он коротким словом возникшую между ними паузу. – Еще не придумала, что соврать?

В ее глазах закипели слезы. Лицо сморщилось, выдавая искренность эмоций. Он смотрел на нее и все больше удивлялся тому, сколько всего о ней не знал. Сколько между ними было лжи и дешевых манипуляций…

– Почему ты так говоришь со мной? – спросила она дрожащим, прерывающимся голосом. – Я ведь действительно выжила только чудом, вернулась к тебе…

Он не выдержал. Захохотал во всю глотку: громко, издевательски, сам поражаясь этим демоническим звукам, рвавшимся из него наружу.

– Еще скажи, что шла пешком прямо из Южной Америки, поэтому это заняло у тебя два года!

Она застыла, растерянная. Он жадно глотнул воздуха, когда смех наконец иссяк и, пришпилив ее взглядом к месту, холодно произнес:

– А теперь давай я расскажу, как все было на самом деле. Ты инсценировала свою смерть: падение со скалы – какой удобный ход! И именно в тот момент, когда меня не было рядом. Зато были твои родители, которых мы за каким-то чертом взяли с собой в поездку. А дальше все легко и просто: меня не допускают к твоему телу, обвиняют, что я за тобой не доглядел, делают изгоем, во всем виноватым… А ты в это время припеваючи живешь себе там, где якобы умерла… А хотя постой. Не так уж и припеваючи, ведь в какой-то момент у тебя заканчиваются средства… И вот тогда ты вспоминаешь о своем брошенном, нелюбимом муже, который, по твоей задумке, должен был радостно распахнуть тебе объятия… Но вот ведь незадача: твое место уже оказалось занято…

Он прервался, все с той же издевательской улыбкой взглянул на застывшую перед ним женщину. Она молчала, но ее лицо говорило обо всем красноречивее любых слов. Оно безмолвно подтверждало все, что он озвучил и от этого к горлу подкатила невыносимая тошнота, нестерпимое отвращение.

А ведь