Тайны Великой Скифии. Записки исторического следопыта - Игорь Коломийцев

Вот, пожалуй, и все, что может сказать археология об этом необычном племени. В этой связи особое значение приобретают свидетельства очевидцев — так нелюбимые современными историками писания древних авторов. Одному из них особенно повезло. Византиец по имени Приск в составе константинопольского посольства гостил в столице гуннов и удостоился чести побывать на пиру у грозного царя Аттилы.

Поэтому у нас сегодня есть уникальная возможность совершить путешествие в Северное Причерноморье V века нашей эры и глазами умного и образованного современника увидеть гуннов в пору их расцвета.

Приск и его сотоварищи столкнулись с гуннским владыкой еще до подхода к его ставке: «Когда мы прибыли к шатрам Аттилы, которых у него очень много, и хотели поставить наши шатры на холме, случившиеся тут варвары не позволили этого, так как шатер самого Аттилы стоял в низине»{74}. Одна маленькая деталь, а как много она может рассказать наблюдательному исследователю о прежней жизни этого племени. Сразу видно, что в прошлом гунны были, скорее, болотными обитателями, чем степными кочевниками. На холмистых равнинах главное — спрятаться от сильного ветра, поэтому у степняков самым престижным местом была бы укромная низменность, а не продуваемый всеми ветрами высокий холм. Напротив, жители болот полагают лучшим участком тот, который повыше.

Увидев посольство, Аттила пришел в негодование, он полагал, что римляне не выполнили условий предыдущего договора: «Царьгуннов, еще больше рассердившись и осыпав его (посла) бранью, крикнул, что посадил бы его на кол и отдал бы на съедение хищным птицам, если бы это не показалось нарушением посольского устава»{74}.

Судя по этим угрозам, гунны времен Аттилы сажали несчастных на кол. Это один из самых мучительных видов умерщвления, когда под тяжестью собственного тела человек насаживался на вкопанный в землю ствол дерева с заостренным верхним концом. Очевидно, что такая казнь могла прийти в голову людям, обитавшим в местах, изобилующих лесом. У степняков дерево ценилось слишком дорого, его было очень мало. Степные кочевники обычно приводили в исполнение смертный приговор с помощью лошадей — разрывая ими на части несчастную жертву или привязывая ее к хвосту коня и пуская животное вскачь. Даже вождь готов Германарих, как мы помним, не брезговал подобным способом.

Однако движемся вместе с византийским посольством далее. «Правившая в деревне женщина, оказавшаяся одной из жен Бледы (соправитель Аттилы), прислала нам съестных припасов и красивых женщин для компании согласно скифскому обычаю почета. Этих женщин мы угостили предложенными нам кушаньями, но от общения с ними отказались и провели ночь в хижинах». Сомнений быть не может — перед нами широко распространенный в древности на северо-востоке Европы и по всей территории Сибири обычай предоставления жены гостю, он фиксировался у народов Дальнего Севера вплоть до начала XX века.

Наконец, с Божьей помощью, добрались до гуннской ставки: «При въезде в эту деревню Аттилу встретили девицы, шедшие рядами под тонкими белыми и очень длинными покрывалами, под каждым покрывалом, поддерживаемым руками шедших с обеих сторон женщин, находилось по семи и более девиц, певших скифские (здесь и далее в значении гуннские) песни; таких рядов женщин под покрывалами было очень много. Когда Аттила приблизился к дому Онегесия (одного из своих приближенных), мимо которого пролегала дорога к дворцу, навстречу ему вышла жена Онегесия с толпой слуг, из коих одни несли кушанья, другие вино (это величайшая почесть у скифов), приветствовала его и просила отведать благожелательно принесенного угощения. Желая доставить удовольствие жене своего любимца, Аттила поел, сидя на коне»{74}.

Ни дать ни взять, возвращение русского барина в родную усадьбу. Тут тебе и хоровод девок под покрывалами, и песни, и хлеб-соль. Причем такого рода обычаи (встреч, угощений и прочего) не могли быть заимствованы победителями у побежденных, то есть гуннами у славян в IV–V веках. Либо гунны их восприняли от славян в ту эпоху, когда были скромным, мало кому известным племенем, либо, наоборот, наши предки стали подражать победителям многих народов в пору их могущества.

Переходим к описанию гуннской столицы: «Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, покрытых резьбой (!), а другие из тесаных и выскобленных до прямизны бревен, вставленных в деревянные круги, начинаясь от земли, поднимались до умеренной высоты. Стоявшими у двери варварами я был впущен к живущей здесь жене Аттилы и застал ее лежащей на мягком ложе: пол был покрыт войлочными коврами, по которым ходили… Царицу окружало множество слуг, служанки, сидевшие против нее на полу, вышивали»{74}.

Очевидное смешение культур Степи и Леса — войлочные ковры и сидящие на полу служанки — с одной стороны, и резьба по дереву, высокая техника деревянного зодчества — с другой. Вне всякого сомнения, перед нами народ, сложившийся в результате слияния двух очень разных по своим традициям этнических элементов.

Теперь побываем на пиру у гуннского владыки: «В назначенное время мы явились на обед вместе с послами от западных римлян и остановились на пороге против Аттилы. Виночерпии подали нам по туземному обычаю кубок, чтобы и мы помолились, прежде чем садиться. Сделав это и отведав из кубка, мы пошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом. У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения…»

Кресла, стулья, ложе, столы — все из дерева, и во всем этом явные признаки не степных, а лесных элементов культуры гуннов. Дело отнюдь не во вновь обретенном богатстве, как может показаться некоторым, и уж, конечно, не в желании обеспечить себе элементарные удобства. На мягком ворсистом ковре возлежать можно с не меньшим, если не с большим комфортом, нежели сидеть за столом или покоиться на деревянном ложе. Вопрос лишь в том, кто к чему привык.

«Первым рядом пирующих считались сидевшие направо от Аттилы, а вторым — налево. Старший (сын) сидел на его ложе, но не близко к отцу, а на краю, смотря в землю из уважения к отцу… Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный… При наступлении вечера были зажжены факелы, и два варвара, выступив на середину против Аттилы, запели сложенные песни, в которых воспевали его победы и военные доблести… После пения выступил какой-то скифский шут (дословно: умом поврежденный скиф) и начал молоть всевозможный вздор, который всех рассмешил… и во всехвозбудил неугасимый смех, кроме Аттилы. Последний оставался неподвижным, не менялся в лице и никаким словом или поступком не обнаруживал своего веселого настроения. Только когда самый младший из сыновей Эрна вошел и встал около него, он потрепал его по щеке, смотря на него нежными глазами…»{74}.