Слава богу, не убили - Алексей Евдокимов

В здешнем Экспоцентре имело место нечто под названием Millionaire Fair («крупнейшая выставка товаров и услуг класса luxury», входной билет от 1000 р.). Кирилл подумал, что логичней уж было бы начинать цены с лимона; но и тысячу пожалел. Зато в кабаке напоролся на Леню Гурвича. Тот, разумеется, был с Юлей. Вторая Гурина жена (габаритами и физиономией больше всего напоминающая водяного опоссума), результат какой-то экзотической смеси кровей (не то польской с татарской, не то литовской с азербайджанской), происходила из провинции и в Москве, подобно прочим «завоевательницам», беспрерывно самоутверждалась — в том числе (в большой степени) за счет Гурвича. Ленчика, бесхарактерную мелкокалиберную столичную звезду, она в свое время обрабатывала года полтора с агрессивным въедливым упорством штробореза — и таки уволокла из прежнего, отягощенного двумя детьми семейства.

На этот раз она помалкивала, дожидаясь, когда мужнин приятель уберется из-за их столика, копя в себе неведомое раздражение — хотя Кирилл знал, что в принципе Юля вполне способна коммуницировать с людьми помимо Лени, даже шутить, делиться довольно смешными и меткими наблюдениями. Правда, наблюдаемые — все без исключения — представали в ее рассказах в абсолютно дурацком свете: либо откровенными мудаками, либо (если даже какой-нибудь знакомый описывался снисходительным тоном) в глупой ситуации или со стыдной стороны.

— Мерзкая девка, — первым делом заявил в свое время Юрка после знакомства с четой Гурвичей. — Она вообще кто?

— Редактор в большой сериальной конторе, — пояснил Кирилл. — Рулит сценаристами. Раньше сама писала, а теперь рулит. С позиций корифея кинодраматургии.

— Еще одна творческая личность, — фыркнул Юрис. — А откуда эти понты роковой женщины? При такой-то харе?

— От Гури, естественно… То есть самомнение, полагаю, от природы и воспитания, а Леня ее в этом самомнении изо всех сил поддерживает…

Сейчас, бесцельно слоняясь по неохватным пространствам потребления, Кирилл неожиданно для себя думал, что вдвоем — а поодиночке их еще поди встреть — Гурвичи и на него самого, пожалуй, всегда производили впечатление скорее неприятное. Типичная сплоченная нацменская семейка, себе на уме, спецы по совместному выдаиванию бабок из пространства… Кирилл понимал, что предвзят и предвзятости своей удивлялся. И вдруг понял: ему несимпатичен и чужд сам типаж, почти в эталонном виде явленный этими двоими. Оба — единственные дети в интеллигентских семействах с претензиями, забивших им в подкорку убежденность в собственной исключительности. Оба круглые отличники, школьные медалисты, получатели повышенных стипендий в престижных столичных вузах. Гуманитарии с апломбом творцов. Ребята самоуверенные, самодовольные и самодостаточные (Гуря в силу обаяния и вкуса никогда не совал это в лицо окружающим, но при хоть сколь-нибудь долгом общении нетрудно было заметить, что данного добра в нем не меньше, чем в откровенно наглой жене).

Да, но откуда во мне это рефлекторное отторжение? Я сам что — не оттуда же, строго говоря? Мои родители что, не те же совинтеллигенты: пусть не вузовские преподы из Москвы, как у Гури, а инженеры из областного центра, но тоже зацикленные, помнится, на хороших отметках?..

— Сказать, за что ты их не любишь? — сказал вдруг Вардан, когда Кирилл, снова забравшись к нему в «хаммер» (прошло не три часа, конечно, а все четыре с половиной) и обмолвившись, что встретил старого приятеля, пояснил, по Амаровской просьбе, кто таков Леня. Видимо, тон его при этом был не вполне нейтрален, но Кирилл все равно посмотрел в зеркало заднего вида с изумлением:

— Ты что, мысли читаешь?

Амаров осклабился:

— Твои мысли у тебя на морде написаны. Как у собаки.

«Не то что у того же Лени… — подумал Кирилл. — Он будет тебе улыбаться мило и ехидно, а что думает при этом, ты еще хрен догадаешься!..»

— И что же у меня на морде?

— Ущербность деклассанта, вот что. Тебе не дает покоя, что этот Гурвич — почти совсем свой. Вам вроде и есть, о чем поговорить, вы вроде думаете об одном и том же, не любите одного и того же… Но в какой-то момент ты все равно натыкаешься на стеночку, видишь вещь в себе. Обнаруживаешь, что мужичок — непонятен и недоступен, что вообще-то, по большому-то счету, почти на все ему положить… Правда?

Кирилл снова подумал о телепатии. Или все настолько очевидно?..

— Вот интересно… — пробормотал, насупясь. — Он же сам все прекрасно понимает, Леня же вполне трезвый тип на самом деле… Понимает, и признается, и Урюпина своего кроет — и при этом спокойно продолжает на него работать…

— А ты ему где работать предлагаешь? Болгаркой махать? Как бы то ни было, он в нише, он классово адекватен, столичный журналист, вопросов нет… А ты? Вот ты кто такой?

— Хороший вопрос… Чтоб я сам знал.

— Во! — нравоучительно качнул бровями Хавшабыч и замолчал, словно предоставляя Кириллу делать выводы. «Хаммер» разгонялся по ярко освещенному, несколько расчистившемуся к ночи МКАДу.

Кирилл поглядывал на айсора, на носатый самоуверенный профиль с выдвинутым подбородком и думал неожиданную и странную мысль — о чем-то общем, что, возможно, есть у него с «генералом».

Кто я?.. Никто. Вот кто Леня — ясно. И окружающим, и, главное, ему самому. Какая-нибудь Ряба — банковская яппи, поди усомнись. Куда ни глянь — со всеми все ясно, ясней некуда: кто тут клубная молодежь, кто слуга государев, и чем более пуста сущность, тем несомненней образ. Уж это-то правило товарищу генерал-лейтенанту, кавалеру Красной Звезды, обладателю наградной «беретты» знакомо как никому. Только хрена ли он передо мной так охотно колется, столько языком чешет? Передо мной-то почему?

Кто я?.. А он — кто? Ну да, генерал Моталин, очень приятно. Зачем же тогда весь день показывать мне, что сам-то он отлично помнит: никакой он на фиг не генерал? Тогда как главное правило мимикрии — убедить в демонстрируемом статусе прежде всего самого себя. Ведь никто не уверен в Рябином мажорстве — органичном, урожденном, чуть ли не наследственном: в том, что всяческий The Most и прочая Opera ей на роду написаны — больше самой Рябы. Собственно, это и есть способ существования пустых. И наоборот, если с их точки зрения ты никто, если даже сам ты не способен идентифицировать себя в их опознавательной системе — значит, есть шанс, что в тебе имеется что-то свое?.. Ну да, звучит лестно, такая отмаза для внутреннего лузерского употребления. Но если я вдруг прав, если именно на это Хавшабыч мне намекает — то зачем? Подтверждения ищет? Значит, ему тоже знакомы все эти ощущения?..

Тут же, конечно, Кирилл себя одернул: ну-ну, повелся, Балда, повелся. Это ж бес! Он же запросто принимает любой образ. Когда олигархов своих пальцем деланых разводит — он весь из себя ГРУшник: спецсубъект со спецпропусками-спецномерами-спецсигналами, морда — хоть орехи коли. А когда тебя покупает — просто-таки второй ты: деклассированный интель, «лишний человек». «Они сами меня придумывают, — вспомнил он услышанное несколько часов назад. — Я — это то, что им хочется видеть на моем месте…» Ты слышишь то, что хочешь слышать. И начинаешь верить уже всему, что он скажет. А скажет он (вот сейчас, похоже, скажет, наконец: зря, что ли, целый день до кондиции клиента доводил; пора) что-то интересное про Чифа. То-то он столько намекал… И ты, по его расчетам, будешь готов поверить, что Пенязь гад, который пойемать тебя, веника, решил — а этот ашурбанипал, значит, явился бескорыстным спасителем…