Модное восхождение - Билл Каннингем

Показ Dior был сродни покорению модного Эвереста: для всех газет мира его имя было подобно заклинанию, ведь оно всегда попадало на передовицы. Естественно, именно в роскошном салоне Dior велись самые ожесточенные битвы за места. Все вели себя так, будто речь шла о попадании в рай, а не на модное дефиле. Вы бы слышали, какими эпитетами награждали друг друга дамочки из модного бомонда, сражавшиеся за стулья, — любой водитель грузовика зарделся бы. Мне было нечего бояться, так как я всегда стоял у подножья лестницы и разглядывал одежду через оперный бинокль.

В салоне Dior всегда толпились знаменитости и кинозвезды, в том числе пользовавшиеся скандальной славой; там можно было встретить и парочку герцогинь. Все это обеспечивало хороший материал для прессы на случай, если коллекция оказывалась неудачной. Помню, в один год за моей спиной на ступеньках сидели немецкие журналистки с недовольными минами: им не досталось стульев, а шоу запаздывало на полчаса. Два серых дивана в главном зале были по-прежнему пусты: их оставляли для самых важных персон. Триста зрителей расселись на крошечных золотых стульях. Эти стулья были настоящим орудием пытки: ни один зад не уместился бы на их узкие сиденья. Вдобавок церберы-продавщицы никогда не разрешали открывать окна из страха, что кто-нибудь заглянет в зал и украдет идею. Жара летом стояла невероятная, кондиционеров ни у кого не было.

В тот день обстановка накалилась до предела, а два дивана так и стояли пустые. Дамы из немецкой прессы судачили: что за важная персона задерживает весь показ? Я уж думал, они линчуют этих ВИПов, когда те появятся. Наконец в зал вошли самые влиятельные американские байеры и плюхнулись на атласные диваны. По залу пронесся раздраженный шепоток: «Американцы, кто же еще!»

Представление только началось, а ноги у меня уже занемели из-за неудобного положения, но если бы я пошевелился, то задел бы ногой немок, которые и так уже были на нервах. На протяжении всего показа — а в тот вечер нам представили семьдесят пять пальто и костюмов — я мучился от адской боли, а ведь мне при этом приходилось записывать важные факты. Мои локти при этом были плотно прижаты к бокам, так как по одну сторону от меня сидела итальянская журналистка весом не менее ста килограммов. Она трясла головой и молила Бога, чтобы тот дал ей выйти отсюда живой. По другую сторону сидела шведка, одетая мужчиной, и курила вонючие французские сигареты, выпуская столько дыма, что коктейльные платья за ним было почти не разглядеть.

Богатым частным покупательницам никогда не удавалось ступить в главный салон даже одной холеной ножкой. Приходилось довольствоваться местом в фойе. Бывшая миссис Генри Форд и ее дочь Шарлотта на протяжении всего показа обводили понравившиеся модели в списке, как будто те продавались по доллару штука. Шарлотта обвела шестьдесят восемь цифр, а мамочка берегла состояние Фордов и пометила галочками лишь четырнадцать. Я не хотел проявлять чрезмерного любопытства, но с моего места на лестнице, где сидели также и другие непрошеные гости, были прекрасно видны все пометки, оставленные их карандашами. В общей сложности двум фордихам приглянулись восемьдесят два новых пальтишка и костюмчика. Это грозило обеднить их на восемьдесят две тысячи долларов: в среднем один костюм Dior стоил тысячу. Правда, сомневаюсь, что они заказали все, что выбрали, хотя Барбара Хаттон однажды заказала все модели Lanvin с одного показа, заплатив за них около миллиона долларов.

В середине показа в салон вошла директор дома Dior мадам Брикар — одна из трех дам, основавших этот модный дом шестнадцать лет назад. Тогда Брикар считалась вдовствующей герцогиней модного мира, а в начале века была ослепительной красоткой и шикарной куртизанкой, которую осыпали драгоценностями короли, принцы и герцоги. Мадам возникла наверху центральной лестницы, и остаток показа мои глаза были прикованы к ней. Эта необыкновенная женщина сияла, а ее костюм состоял из множества ингредиентов, которые вместе и складывались в это загадочное определение — модный. Она была как видение из великих французских романов, мадам Бовари 1960-х. Из-под высокой конусообразной нежно-голубой фетровой шляпы, обернутой несколькими метрами черной вуали-паутинки, выглядывали тщательно уложенные вокруг ушей черные кудри, а в ушах висели серьги из жемчуга и кроваво-красных рубинов. С полей шляпки, надвинутой на правый глаз, свисала брошь с подвеской-жемчужиной размером с соловьиное яйцо. Соблазнительная вуаль крепилась к шляпе жемчужной булавкой, а на лице под вуалью был не макияж, а полотно кисти художника: веки, лакированные и раскрашенные серебристо-зелеными переливами рыбной чешуи, клонились под весом двухсантиметровых ресниц, прикрывавших ее глаза цвета таинственного голубого сапфира. Все в зале сворачивали шеи, чтобы взглянуть на эту фантастическую женщину, чьи тонкие губы напоминали клювик неразлучника. Ее лебединую шею украшали шестнадцать нитей жемчуга непревзойденного качества и два кабошона размером с медаль. Легендарная мадам Брикар села на один из изящных золотых салонных стульев, и блик от хрустального канделябра ударил ей в глаза. В унизанных рубиновыми кольцами пальцах тут же возник черный кружевной веер, который мадам использовала как щит.

К тому моменту зрительный зал пребывал в трансе, вызванном появлением этой женщины. Она казалась столь совершенным воплощением модного искусства, что, лишь взглянув на нее, люди становились ее рабами. Я же подумал, что во Франции, наверное, не осталось ни одного рубина: их все надела мадам Брикар!

В финале на подиум вышли модели в восхитительных бальных платьях, а кровообращение в моих ногах прекратилось окончательно. Когда показ закончился, все бросились к выходу, забросив в угол золотые стулья, в салон вышел дизайнер Dior, и женщины в истерике бросились к нему целоваться, обливаясь слезами радости. Толпа ринулась вниз по лестнице, а шестеро дворецких, наоборот, пошли наверх, держа высоко над головой подносы с шампанским. Это было подобно восхождению на Эверест в ураган. Я же сидел на ступенях, парализованный, и меня чуть не затоптали до смерти, пока я пытался размять затекшие ноги. Каким-то чудом я умудрился выбраться на улицу, а через полчаса та же самая сцена разыгралась на показе уже другой коллекции. Но я рад сообщить, что спустя несколько сезонов мое тело стало совершенно нечувствительным к таким мучениям. Мне даже кажется, что если бы можно было просто войти, сесть и спокойно посмотреть коллекцию, меня бы это расстроило. Без давки уже не так интересно.

* * *

Путешествие по модным салонам Парижа дарило море вдохновения, особенно когда мне доводилось бывать в салоне Chanel и своими глазами лицезреть эту восьмидесятилетнюю Ведьму Запада, Коко собственной персоной, раздающую последние приказы наверху зеркальной лестницы: там подшить, тут убрать. Вот что я увидел в ее салоне на показе коллекции 1965 года.

Врата в рай моды отворила сама богиня, великая мадемуазель Коко Шанель, хотя, на мой взгляд, створки слегка потускнели, а скрипящие петли не мешало бы смазать. Шанель открывала эти таинственные жемчужные двери дважды в год, и многочисленные представители модной прессы занимали назначенные места. В этот раз нескольким десяткам журналистов, включая одного редактора Harper’s Bazaar, не удалось прорваться сквозь кордон, охраняемый местным святым Петром. Наверху, в райском саду высокой моды, где стены от пола до потолка были зеркальными и отражали каждое неверное движение гостей и вспышку камеры, огромные лампы с зелеными абажурами — такие вешают над боксерским рингом — освещали дорогу моделям, апостолам модного бога. В день премьерного показа у гостей был обычай: все приходили в оригинальных костюмах Chanel. Можно было подумать, будто это новая униформа для допущенных в рай. Женщины сидели в ряд, положив ногу на ногу, и вашему взору представали десятки туфель с открытой пяткой — одинаковых, бежевых, с черными носами. Дамы из журнала Vogue, как всегда, восседали на громадном диване эпохи короля Якова, обитом бежевым бархатом. Три из четырех были в униформе — самом популярном костюме прошлого сезона, — а их тощие шеи обвивали несколько метров тонких золотых цепочек — фирменный знак Chanel. Рассадка в салоне весьма напоминала картину Судного дня, какой я всегда рисовал ее в своем воображении, дамочки из Vogue играли роль судей. Справа от них расположились New York Times и французский журнал Elle, а слева — Harper’s Bazaar (этих изгнали в чистилище, так как они не поддержали возвращение Chanel в мир моды). Легендарная зеркальная лестница знаменовала путь к вечной жизни для тех, кто сидел на ступенях у ног великой богини моды; та наблюдала за происходящим с верхней ступени, укрывшись от любопытных глаз простых смертных, сидевших в нижнем салоне. В том году, как обычно, на лестнице сидели только мужчины (весьма привлекательные), но одному не повезло: ему досталась роль падшего ангела. Это был издатель одной нью-йоркской газеты о модной индустрии, который в предыдущие годы всегда сидел у самых ног великой Шанель и держал ее за руку во время показа. На этот раз он ютился на самой нижней ступени лестницы и ни разу не поднялся наверх, чтобы поприветствовать свое бывшее божество. У подножия лестницы стояли три десятка золотых стульев, предназначенных для частных покупателей. За пару секунд до начала показа известная английская журналистка, сидевшая рядом со мной, вскочила и осыпала Шанель проклятиями, которые слышали все. Оказалось, эту влиятельную англичанку тоже изгнали в чистилище за неблагоприятные отзывы. Показ запаздывал уже на сорок пять минут, вверх и вниз по лестнице сновали швеи в белых фартуках с костюмами в чехлах. Отдельные храбрецы в зале начали хлопать в ладоши, как делают в кинотеатре, когда кино задерживается. Но их никто не поддержал, так как большинство собравшихся боялись даже покоситься в сторону Шанель из страха навлечь ее гнев, который и так уже клокотал из-за задержки с показом. Шанель была той еще мегерой и могла вышвырнуть всю эту шикарную толпу на улицу, лишь щелкнув пальцем. С появлением на подиуме первой модели в зале наступила мертвая, пугающая тишина: такая воцаряется, лишь когда сам папа римский входит в зал для аудиенций. Модели еле шевелились, как на похоронах, чтобы полная энтузиазма публика могла разглядеть все новые детали каждого твидового костюма.