Змеесос - Егор Радов

— С добрым утром, желаю счастья! Добро пожаловать в новый день нашего неисчерпаемого мира!

— Спасибо, — слабо ответил Миша.

— Каковы ваши впечатления? Как вам понравились сны и сладкие грезы? Нашли ли вы новую тайну?

— Прелесть! — отозвался Миша. — Сначала я почувствовал нарастание невероятно огромного удовольствия повсюду в своем теле и душе; потом словно увидел некую дверцу, ведущую в черный простор; я потянул за цепь и вылетел отсюда наружу — туда, где я должен быть; там я понял и осознал самого себя, и увидел свою высшую цель; и я прожил много миллионов лет, занимаясь чем угодно и творя другие реальности; а потом я увидел другого истинного бога, но он был глуп и обычен; а потом наступил конец.

— Кайф! — с завистью сказал человек, слушая Мишу. — У меня было все попроще, но более связно. Не желаете ли чаю?

— Очень хочу!

Человек куда-то ушел и пришел вместе с подносом, на котором стояли чайник и чашки.

— Нет ли у вас сахара? — спросил Оно, предвкушающий горячий чай.

— Нет! — ответил человек.

Они сели друг напротив друга, девушка тихо спала в углу.

— Прелесть! — воскликнул Миша, потягивая чай. — Я люблю вас, мои последние секунды! Я вижу это солнце, светящее в мой чай, я слышу этих надоедливых птиц и воробьев, я помню свои высшие прозрения, я вижу этих чудных людей!.. Остановись, мой миг, ты прекрасен!

— Оставайся с нами, — сказал человек. — Кто вы?

— Я не помню, — ответил Миша. — Я не могу. Я хочу чего-то еще.

— Мы имеем все, — сказал человек. — Мы имеем себя и все остальное. И постоянная опасность всегда насладительно висит над нами, как меч или падающее сказочное небо. Сегодня мы сидим здесь, а завтра мы будем там.

— Это одно и то же, — сказал Миша.

Человек задумался, потом засмеялся, ударил Мишу рукой по плечу, словно был бравым парнем, и произнес:

— Э-эх! Ладно, будь тем, чем ты должен. Не забывай меня, мое имя — Сергей Уинстон-Смит.

— Я не забуду никогда. — серьезно сказал Миша Оно и допил чай.

Потом Сергей ткнул стену и она раскрылась, освобождая путь в главную комнату. Там тоже был рассвет, и фиолетовые цветы так же висели на своем месте, а на полу в жуткой некрасивой позе лежал человек.

— Что это? — спросил Миша.

— Это — Афанасий, — ответил Сергей. — Он умер.

— Умер?

— Ну да; после того, как он вас выгнал к нам, он сделал себе еще одну дозу глюцилина, но, кажется, перелил мочи. Результат вы можете видеть.

— Это случилось! — воскликнул Миша, склоняясь над умершим.

— Он всегда хотел умереть от кайфа. Он получил это. Кроме того, от избытка мочи и еще какой-то ошибки получилось вещество, от которого умирают шесть часов в страшных муках. Представляю, какую гамму ощущений он получил! Вы не слышали воплей?

— Нет, — сказал Миша.

— Странно. Впрочем, вам, наверное, было не до этого. А теперь, дорогой мой, я желаю вам уйти немедленно вон отсюда, так как приедут органы охраны порядка, а вы не наш; кроме того, вы надоели мне страшно.

— Что? — спросил Миша.

— Что слышал, ублюдок! Вон отсюда, а не то я сниму с тебя кожу!

И Сергей вынул какой-то заточенный скребок.

— Нет, сегодня мне нельзя, — рассудительно промолвил Миша и немедленно выбежал из этого помещения. Сергей заснул.

«Что значит все это, этот бред, эти попытки существовать и бороться непонятно за что, непонятно как, непонятно для кого? Воспоминание о настоящем, выведение законов, придумыванье тайн, поиск путей — не быть, или быть, или не быть? Все опутало пустоту; пустота — формула всего; пустота имеет качества и цвет: это цель небес. Смерть не дает абсолютного знания, она движет остальным. И мир существует любой на выбор, и только секундное погружение в него может создать его в целостном виде; как творение, как смысл, как прочие вещи. Мандустра всегда со мной, всегда во мне, всегда здесь. Кто способен сказать другие слова, когда это одно и то же? Кто скажет о смысле, когда скучно? Вот очарование всего, близость звезд, алость меня и тебя, законченность и блуд, и цель, и любовь к чему-то еще, и сияние невероятных друзей. Вперед, дальше, пусть утро начнет день и закончит ночь, и пусть смерть станет истинным событием; и Антонина существует».

Так думал Миша Оно в то время, как он шел по светлому тротуару среди стеклянных зданий и веселых людей, и хотел завтракать и жить дальше.

— Итак, это означает именно то, что нужно для прошлого и настоящего, чтобы вернуться, чтобы потерять высший путь — так надо, так есть, и так будет! Ничего нет в общей наполненности; бездна и мировое дно светят повсюду, как призрачные личные задачи и предназначения, и есть только что-то одно; и только вечность может сокрушить бессмыслицу и мандустра — во всем. Я не способен говорить об этом, поскольку все равно; я не буду говорить о том, потому что имею другую цель. И вот эти друзья, и любовь и что-то еще; и день, и утро, и смерть, и ночь передо мной впереди. И где это существо? — сказал Миша Оно, подходя к сияющему дому, внутри которого был ресторан.

— Чудненько! — сказал красивый гордый человек, услышавший все это. — Я совершенно согласен с вашими гениальными утренними суждениями! Не хотите ли отзавтракать?

Миша довольно поклонился и решительно вошел в ресторан. Человек последовал за ним, на ходу заметив, что его зовут Артем Вельш. Миша Оно тоже сказал вслух свое имя и фамилию, и они тут же сели за замечательный столик на двоих около окна, через которое можно было увидеть белые прекрасные горы и высокие сияющие здания вместе с синим небом. Официант, одетый пестро, тут же подал два меню. засмеялся от счастья, словно провел всю свою жизнь в ожидании Оно и Вельша, а потом медленно удалился, как будто не найдя повода к тому, чтобы его позвали.

— Я хочу съесть «бифштекс-аркебузу», — сказал Вельш, благоухающий приятным ароматом.

— Я съем «змею под шубой», — твердо заявил Миша, для большей ясности слегка стукнув указательным пальцем по столу.

— Вкусно! — воскликнул Артем.

— Официант, — крикнул Миша.

Они сделали заказы и попросили вина, которое было немедленно принесено со льдом и фруктами. Артем Вельш взял кусочек ананаса, откинулся назад в своем мягком, почти кресельном, стуле и сказал, отхлебывая крошечный объем вина:

— Ваши сентенции, дружок, отличаются от творений великой Антонины Коваленко, но у нас ведь свободная зона!..

— Знаю, — ответил Миша. — Пока что здесь приятно. Я не читал Коваленко, но, кажется, ее практическая деятельность была более успешной.

— Еще бы!.. — усмехнулся Артем, кладя в свой бокал кусочек льда.

— Но мне кажется, до-коваленковская эра была более любопытна. По крайней мере, существовали настоящие тайны, и не нужно было изощряться, как сейчас…