Триумф христианства - Барт Д. Эрман

Для язычников культы, которые исповедует человек, как правило, не служили отличительным признаком идентичности. На вопрос: «Кто ты?» язычник бы вряд ли ответил: «Я поклоняюсь Аполлону»; такой ответ не более вероятен, чем для современного человека – «Я предпочитаю морского окуня»[118]. Люди время от времени поклонялись Аполлону – так же, как многие из нас время от времени едят морского окуня, – но никто через это себя не определял. И объясняется это, несомненно, тем, что выбор Аполлона, как и выбор морского окуня, – лишь один из множества выборов, которые совершаем мы ежедневно, с уважением к религии и к кулинарии[119].

Но не таким было христианство. Христианского бога, как правило, выбирали не как одного из богов, которым можно поклоняться. В этом случае выбор был эксклюзивным. Выбрав одно, человек становился противником всего остального. Представьте себе гурмана, который ест только морского окуня – и никакой другой рыбы не признает! Вот так же странно выглядело это и для большинства язычников.

Эту отличительную черту христианства ученые отметили уже давно, еще со времен Артура Дарби Нока, чья книга «Обращение» стала одним из классических трудов по этой теме[120]. Нок пишет о том, что принципиальное различие между языческими религиями и христианством состояло в разнице между «приверженностью» и «обращением». В язычестве у каждого была возможность в любой момент стать «приверженцем» какой-либо новой религиозной практики, и это ничего не значило. Не было ощущения, что, обратившись к новому культу, человек отворачивается от предыдущих. Именно это ощущение, что прошлое остается в прошлом, что для тебя начинается некая совершенно новая жизнь, Нок и называет «обращением».

Нок использует здесь старинный смысл слова «обращение», тот, который я ранее в этой главе критиковал: полное, всем сердцем и душой, обращение к чему-то новому и формирование привязанности к нему. Однако Нок ясно понял: тому, чего ожидало от новообращенного традиционное христианство, точных параллелей в язычестве действительно не было. Он признает: в философских традициях античности можно найти нечто, отчасти схожее с обращением. По крайней мере, некоторые философские школы выглядят взаимоисключающими: эпикуреец не может быть в то же время стоиком, а киник – перипатетиком. Эти перегородки не были жесткими, и, разумеется, встречались любители философии, переходившие из одной школы в другую. Но, строго говоря, истинный ученик Аристотеля никак не мог быть одновременно последователем Эпикура. Это отчасти напоминает нам христианство.

Разница в том, что философские школы, даже если в них обсуждались взаимоотношения человеческой и божественной реальности, не были религиозными культами. Бывали, впрочем, и редкие случаи, когда поклонник того или иного божества, страстно ему преданный, на практике поклонялся только ему одному. Лучше всего известен – и подробно рассмотрен Ноком – пример поклонения богине Исиде, описанный в популярном римском романе «Золотой осел», написанном Апулеем, писателем II века н. э., жившим в Северной Африке. Исследование этого примера поможет нам разобраться в различиях между приверженностью к языческим божествам – и христианским обращением.

«Золотой осел» – это увлекательная сказочная история, полная бурных и порой скабрезных приключений, ночных магических ритуалов, смертоносных заговоров, неожиданных поворотов, чудесных спасений, – а в конечном счете, как выясняется, и глубокого религиозного опыта. Как видно из названия, главный герой ее – осел, точнее, человек, превращенный в осла. Зовут его Люций. Люций путешествует, останавливается в пути у человека, жена которого – колдунья, и преисполняется любопытства. Соблазнив служанку своей хозяйки Фотину, Люций упрашивает ее показать ему колдунью «за работой». Подглядывая в дверную щель, он видит, как женщина намазывается волшебной мазью, превращается в сову и вылетает в окно.

В страстном желании заполучить такую же волшебную силу Люций упрашивает Фотину принести этой мази и ему. Та заходит в покои к хозяйке и крадет оттуда флакончик с мазью, – однако, к несчастью для Люция (и к счастью для сюжета), не тот. Намазавшись чародейской мазью, Люций превращается не в премудрую сову, а в животное куда менее почтенное – в осла, сохранив человеческий разум, но лишившись всех человеческих способностей. Остается ему только оплакивать свою судьбу громким: «И-a! И-a!» Но Фотина, знакомая с искусством своей госпожи, подсказывает, что надо сделать ослу, чтобы снова стать человеком. Для этого достаточно поесть роз с розового куста.

Однако найти розы он не успевает: в глухую полночь в дом вламываются разбойники, хватают все, что плохо лежит, заодно уводят и осла Люция, нагружают его награбленным добром и гонят к себе в крепость. Дальше следует долгий рассказ о печальных приключениях человека в теле животного: он переходит от одного хозяина к другому, его заставляют тяжело работать, бьют, издеваются, словом, чаще всего обращаются с ним плохо – хотя иногда ему и улыбается удача. Кроме того, ослу нередко удается подслушать интересные истории, которые рассказывают его хозяева при нем, не подозревая, что он все понимает. Все это время он отчаянно разыскивает вожделенный розовый куст, но безуспешно.

Фривольная история, полная грубых шуток и анекдотических происшествий, в конце вдруг совершает неожиданный оборот. Люций-осел переживает глубокий религиозный опыт, изменяющий его полностью, – не только извне (он, вполне буквально, становится человеком), но и изнутри. Он становится почитателем египетской богини Исиды.

К одиннадцатой книге Люций сыт по горло своим ослиным существованием. Он сбегает от своих последних хозяев, находит тихое место на берегу моря, засыпает там – и просыпается, когда над морем восходит луна. Он знает, что луна – «изначальная богиня высших приливов и отливов»; поэтому, в знак ритуального очищения, семь раз погружает голову в воду и призывает ее, перечисляя ее возможные имена: Церера, Венера, Диана или Прозерпина. Этот каталог божественных имен он заканчивает обобщением: «Или же любое иное имя, любой иной облик, любые иные обряды, которыми дозволено почитать тебя»[121].

Дальше происходит богоявление. Богиня предстает перед героем. Она сообщает, что она – величайшая из божественных существ: «Я, по природе мать всего живого, госпожа сил природы, первородная дочь времени, высшее божество, царица мертвых, первая из пребывающих на небесах, единое проявление всех богов и богинь, я, по кивку которой зажигаются и гаснут светила небес, обрушиваются на берег очистительные волны морские, умолкают стенания в аду». Далее она указывает, что разные люди называют ее различными именами, но ее «истинное имя» – царица Исида.