Титановый король - Юлия Резник

class="p1">– Тебе показалось, – ставлю точку в бессмысленном разговоре. – Иди уже, веселись.

Светка крепко меня обнимает и, пятясь, возвращается в зал. Я же забираю в гардеробе пальто и выхожу на улицу. Ближе к ночи ледяной, шпарящий весь день напролет дождь стихает. В лужах отражается перевернутый небесный свод, бледная луна, окружающие небольшой пятачок парковки здания… Голые березы тянут покореженные пальцы ко мне, тоже опрокинутой в лужу. Ежусь и торопливо прячусь от навязчивого внимания в салоне авто.

Домой доезжаю быстро. Ближе к ночи никаких пробок нет. Перед тем как лечь спать, озадачиваю помощников организацией поездки. Обычно, конечно, я стараюсь тщательно те планировать, но в этот раз все выходит спонтанно. Впрочем, это меня не тревожит. В тот день вообще ничего не предвещает беды. Ничего… Никакого предчувствия. Откуда на встречку вылетает та машина, я даже не знаю! Успеваю только подумать… И это все? Мне не страшно и пока что не больно. Просто как-то странно это все, где-то нелепо даже. Я столько боролась, я чудом выгрызла свою жизнь, чтобы все настолько глупо закончилось? А дальше удар. Скрежет… Звон, рев, крики. Меня затаскивает словно в мясорубку. Я то отключаюсь, то снова выныриваю на поверхность сознания. Вверх-вниз, вправо-влево. Я знаю, как умирать. Я и не думала, что будет легко… Все это очень знакомо. Непонимание, лица охранников, что ехали следом. Они что-то говорят. Я киваю. И тоже говорю им что-то… Скорая, врачи – тоже проходили. За тем лишь исключением, что сейчас все происходит быстрей. В тот раз, когда отказала моя печень, мне не могли поставить диагноз, кажется, тысячу лет. Все понимали, что показатели моих анализов как у помирающего алкоголика, но почему они такие у молодой и цветущей еще недавно женщины, никто понять не мог. Синдром Бадда-Киари мне поставили позже.

– Дина Владимировна! Ну как же так? – в тягучку мыслей проникает знакомый голос. С ним, несмотря ни на что, у меня связано очень много приятных воспоминаний:

– Сделайте все как надо, док…

– Нет, вы слышали? Как будто я могу иначе.

– Не можете? – улыбаюсь, противясь наползающей на меня наркозной темени, хотя, казалось бы, скорее засыпай, чтобы не чувствовать зубодробильного холода операционной, не видеть выедающего глаза света ламп… Но я настырно держу глаза открытыми. Потому что, вполне возможно, этот свет – последнее, что я вообще вижу.

– Не могу! Я же победитель по жизни.

– Круто, – шепчу я и все-таки отключаюсь. И у моих сил, и у моей воли есть предел. Пройдет десять часов операции, прежде чем я снова услышу:

– Ну, вот! Открыла глазки наша красавица. Посмотри-ка, посмотри на меня! Что ты видишь?

– Вижу какого-то красавчика, – шепчу и чувствую, как трескается до крови на губах кожа. Док смеется. Громко, раскатисто:

– Ну, жить будешь. Я ж говорил?! Говорил! Как тебе, кстати, новая печень? Не жмет?

Я умудрилась даже поднять руку и выставить вверх большой палец:

– Как по мне сшита.

– Вот и отлично.

И теперь, год спустя, этот голос мне говорит:

– Дина Владимировна! Ну как же так?

Мне даже как-то неловко. Того и гляди начну оправдываться за то, что невольно чуть не похерила работу доктора. Он-то на печень мне гарантию давал, ага... Так и сказал: лет тридцать при хороших прогнозах. При лучших – на всю мою жизнь.

Стоп. А чего я решила, что не похерила? Сглатываю стылый ком, застрявший колючкой в горле.

– Насколько все плохо?

– Что удивительно – пока все как раз нормально. Но я вас все равно понаблюдаю несколько дней.

Значит, все действительно хорошо? Как удачно. Не уверена, что нашла бы в себе силы бороться снова. Как-то не очень у меня сейчас с мотивацией.

– Со всем нормально? Или только по вашей части?

– Да вы вообще, Дина Владимировна, можно сказать, отделались легким испугом. Но все равно хорошо, что ваши мальчики вас сразу ко мне привезли. Все правильно. Ушибы и небольшие порезы мы во внимание не берем. Машина у вас хорошая… Спасла.

– Папина еще, – говорю зачем-то, – может, он за мною приглядывает?

– Родители такие, да…

– А у вас есть дети?

Мне кажется, в разговоре возникает неловкая пауза, и я тут же начинаю жалеть о своем вопросе.

– Да. Сын. Хороший парень. Ну, я вас оставлю пока. Если что – вы знаете, как поступить. Да, кстати. Чуть не забыл. Вас там уже проведывать набежали. Я их не впускал пока. Вам бы отдохнуть.

Киваю. Видеть никого не хочется.

– Вы мне Бориса моего позовите, пожалуйста, а там разберемся.

– Напрягаться запрещаю, – предупреждает Вакуленко.

– Напрягаться нет сил, – сообщаю я.

– Вот и отлично. Набирайтесь.

Борис приходит практически сразу же. Отчитывается, что как-то быстро всплыло мое имя, и в прессе теперь только и разговоров, что об аварии. Докладывает, что приходили менты взять с меня показания, но были корректно посланы. Что звонила мать… И друзья понаехали, теперь вот мешаются.

– И Рустам Айдарович явился, – Боря говорит это будто бы между делом, глядя в точку у меня над правым ухом. Всем своим видом демонстрируя, что ему до этого дела нет, и в то же время каким-то совершенно парадоксальным образом транслируя в пространство свое неодобрение.

– Шли всех лесом, ага? Только Светку впусти. Я… Что-то вообще мне херово.

– Тогда, может, лучше врача?

– Да нет. Это ушибы болят. Здорово меня приложило.

– Это вы еще в зеркало не смотрелись.

– Умеешь ты утешить, Боря.

На разговор с Авдеевой меня уже не хватает. Даю ей только шанс убедиться, что я не померла, и тут же выпроваживаю. Хреново. Так хреново, хотя, казалось бы, куда хуже? Вот тебе и съездила в Лондон. Ладно, жива, и хорошо. Теперь бы еще обошлось… В конце концов, мне колют обезболивающее, и я благополучно засыпаю. Будит какая-то суета. От лекарств голова будто чугунная, и гадко во рту. Где я? Что происходит? Ах, да… Авария. Верчу руками, тяну носок, чтобы убедиться – я вполне могу пошевелиться. И даже встать. Впрочем, последнее мне дается сложнее.

– Что тут происходит? – интересуюсь я, выглядывая из-за двери.

– Дина!

– Рустам?

– Твоя охрана много себе позволяет. Я уже второй раз прихожу, а они,