Вкус заката - Елена Логунова

Конечно, парочку объявили в розыск, но не нашли. Погоревав и кое-как справившись с позором, родители Павлика основательно взялись за воспитание единственного сына, и уже никогда больше он не оставался без родительского присмотра. Про ночные побеги на пруд с видом на открытый космос пришлось забыть навсегда.

Чего Павлик так и не смог забыть, так это жуткого крика, который подняли их зажиточные соседи пан Адам и пани Злата Тишинские, обнаружив наутро после той ночи, когда пропала Эва, в зарослях ромашки и мяты у своей летней беседки на пруду мертвое тело никому не известной старухи!

Шокированные соседи вопили так, что на крик сбежались и стар и млад. Шустрый Павлик, разумеется, оказался в первых рядах и прежде, чем его вытолкали из чужого сада взашей, успел как следует рассмотреть покойницу.

Она была поразительно похожа на папину тетку Анну из Черногории, только выглядела совсем старой! Но ни вещей, ни документов при теле не нашлось, так что кто эта смутно знакомая покойница, узнать не удалось. Международный телефонный звонок тетке Анне в Черногорию стоил больших хлопот и денег, но результат имел почти нулевой: тетка по-прежнему мирно жила в отчем краю в окружении детей и внуков и с визитом к родичам в Польшу даже не собиралась.

Не зная, что и думать, отец Павлика в смущении и сомнении вспомнил, что еще в годы войны где-то на Балканах сгинула его бабка Мария… Под ее именем нежданную покойницу и похоронили.

Сделали это тихо, чуть ли не украдкой: странная оказалась история, неприятная и чуть ли не криминальная. Уже на следующий день полицейский инспектор пан Юзек спьяну выболтал своей супруге, от чего именно, по бесспорному медицинскому заключению, умерла неизвестная старуха, и эта шокирующая новость моментально ушла в люди. А неприлично счастливое лицо покойницы и ее однозначная поза запомнились многим!

Постыдную историю про сумасшедшую старуху, которую кто-то (видать, такой же псих!) майской ночью тайно любил в ромашках, да и залюбил до смерти, жители квартала еще долго пересказывали друг другу смущенным шепотом, как непристойный анекдот. И могилу старухи родители Павлика содержали в более или менее приличном виде исключительно из чувства долга.

– Но сам я каждый год, пока не уехал из Вроцлава, в день ее рождения приносил на могилу живые цветы. Белые розы, как она любила, – закончил Павел.

– Почему? – спросила я.

Он повернул голову и заглянул мне в глаза:

– Просто я думал, что в могиле лежит она. Моя сестра Эва!

– Как…

Я осеклась. Сначала я хотела спросить «Как это возможно?», но кое-какие мысли по этому поводу у меня уже были, так что более важным вопросом показался другой:

– Почему ты решил, что это Эва?

Павел тяжело вздохнул.

– У моей сестры на левой руке, чуть выше локтя, был большой некрасивый шрам. Длинный, зубчатый, похожий на зигзаг молнии. Эва его очень стеснялась и от всех прятала, даже летом не носила одежду с короткими рукавами. Только я видел этот шрам очень часто, потому что много раз его целовал, когда просил Эву за что-нибудь меня простить. Я был сорванец, но сестру свою очень любил. А шрам этот она получила из-за меня. Распорола руку о сучок, сорвавшись с дерева, куда полезла, чтобы снять с высокой ветки меня, четырехлетнего…

Павел криво усмехнулся:

– В детстве я был поразительно предприимчив! И весьма наблюдателен. Я увидел на предплечье той старухи длинный зубчатый шрам. Правда, у Эвы это был рельефный красно-синий рубец, а у старухи – розово-белая линия на темной коже, но рисунок тот же самый. Зигзаг молнии!

Я тихо ахнула.

– И еще кое-что… В траве рядом с телом нашли сухую змеиную кожу. Вроде ничего такого особенного, но! – Павел сделал значительную паузу. – Как раз в тот вечер я сделал сестре очередную мелкую пакость: вытащил из Эвиной книжки закладку и положил вместо нее змеиную кожу, которую нашел в саду. Очень мне, знаешь ли, хотелось увидеть, как неженка сестрица напугается и завизжит!

Он пытливо заглянул мне в лицо:

– Ты мне веришь или думаешь, что я сумасшедший?

Прежде чем ответить, я хорошенько подумала:

– Я очень не хочу тебе верить!

– Понимаю, – согласился Павел. – Но и ты теперь понимаешь, почему на меня произвела такое большое впечатление эта история в местных газетах!

– И почему ты отнес на могилу Герофилы большой букет белых роз, – кивнула я.

– Кстати, я забыл упомянуть еще одну деталь. – Он потер лоб и отвел глаза в сторону.

– Говори, – попросила я, чувствуя, что по спине побежали ледяные мурашки.

До сих пор не бежали, а теперь, когда все страшное уже рассказано, вдруг помчались наперегонки!

– На следующее утро кто-то оборвал в саду пана Адама Тишинского все красные розы и засыпал их лепестками ту самую поруганную ромашковую клумбу!

Мурашки на моей спине разом превратились в крылатых бабочек и дружно взлетели, обдав мои лопатки холодным ветром.

– Ну, ничего себе! – тупо пробормотала я.

14

Утреннее прощание было скомканным – мы с Павлом расстались торопливо и неловко. От состоявшегося разговора осталось ощущение непозволительной интимности, близости настолько тесной, что она воспринималась как болезненный дискомфорт. Я, правда, проявила вежливость и предложила Павлу вместе позавтракать, но он неубедительно сослался на срочное важное дело и поспешил уйти. Оставшись одна, я почувствовала облегчение. Я нуждалась в одиночестве.

Вообще-то я люблю людей (особенно мужчин), и их присутствие меня обычно не тяготит. Обладая навыком отделять важное от второстепенного и умением сосредоточиться на первом, всегда можно абстрагироваться от ситуации и эффективно работать в любых условиях. Я, например, вполне в состоянии провести результативные переговоры в разгар шумной вечеринки, ответить на важное деловое письмо в тайм-ауте любовной игры или накатать текст срочной новости в такси по дороге в аэропорт. Тем не менее, когда рядом со мной есть кто-то еще, я автоматически корректирую свое поведение, и часть моего сознания занята этим. И только в полном одиночестве я могу отпустить на волю своего внутреннего цензора и собрать в одно целое личность, обычно раздробленную на множество ситуативных ролей – жены, любовницы, подруги, начальницы, коллеги и так далее.

Закрыв дверь за Павлом, я ощутила удовольствие от того, что в данный момент никому не принадлежу даже малой частью самой себя. Я ничья и могу распоряжаться собой по собственному усмотрению! Это самое восхитительное чувство, только гораздо более сильное, я впервые испытала много лет назад – после развода с первым мужем. Тогда это было для меня откровением свыше!

Осознать, чего ты сто́ишь, а потом еще и понять, что такое сокровище принадлежит только тебе, – это настоящий переворот жизненной философии. Причем в результате этого переворота в доминирующей позиции «сверху» оказываешься ты! Настоятельно рекомендую всем закрепощенным женщинам.