Шлюпка - Шарлотта Роган

— Если вы настаиваете, я бы назвала Мэри-Энн. Она меня и притягивала, и злила, почти как Миранда. Для сестры я хотела большего, чем она сама для себя желала. Кстати, Мэри-Энн вышла за Роберта не для того, чтобы состояться как личность, а для того, чтобы навсегда остаться незаметной: она не азартна, как и Миранда, для которой лучше синица в руках, чем журавль в небе, — объяснила я.

— А вы азартны? — спросил доктор Коул, насмешив меня этим вопросом.

Мы немного поговорили о Мэри-Энн и о том, как я, сравнивая их с Мирандой, нередко предугадывала ее реакцию. Спроси я, как она относится к детям, любит ли сажать их к себе на колени, читать им книжки — и ответы были бы, на мой взгляд, очевидны. Я оказалась недалека от истины — в один из дней глаза ее засветились счастьем, и она выговорила: «Мы с Робертом мечтаем о детях…» — но осеклась, понимая, что судьба может распорядиться иначе.

Я-то, конечно, знала, что она страшится погибнуть в океане, но предпочла истолковать ее реплику иначе: мол, Роберт может ее не дождаться, а то и отвергнуть после всего, что с ней произошло. В тот раз я ответила: «Ты всегда сможешь пойти в гувернантки. Тогда у тебя в некотором роде будет множество детей», но она как-то странно на меня посмотрела, и по ее соленой щеке скатилась одинокая слезинка. Позже Мэри-Энн полюбопытствовала, есть ли в этом смысле какие-нибудь планы у нас с Генри; я сказала, что, безусловно, есть. Только я относилась к будущему ребенку как королева, видя в нем наследника, а не игрушку.

Доктору Коулу я призналась, что сказала это из вредности, но оправдывалась тем, что Мэри-Энн сама меня спровоцировала и что нервы у нас были на пределе — потому наше раздражение и выплескивалось наружу, а не подавлялось, как в обычных условиях.

— А с чем связано раздражение, которое вы подавляете в обычных условиях? — спросил доктор Коул, и почему-то этот вопрос привел меня в ярость.

— Вот сейчас, например, у меня возникло раздражение в связи с вашими вопросами, — ответила я, — и в обычных условиях я бы подавила в себе желание сказать, что вы похожи на моего папу, который сводил концы с концами только благодаря своим деловым партнерам, а когда те его облапошили, он наложил на себя руки.

Сама не знаю, с чего меня так понесло: половина моих ответов была продиктована тем, что эти беседы виделись мне игрой, а не способом проникнуть в тайны человеческой личности. Но сеансы доктора Коула позволяли мне скоротать время, и перед возвращением в камеру я всегда получала заряд бодрости — хотя бы оттого, что смогла пообщаться с кем-то, кроме Флоренс, которая уже считала, что вся система уголовного права была разработана с единственной целью — упрятать ее за решетку. Она мне постоянно нашептывала: «Сочувствую, что ты сюда угодила, но теперь-то ты понимаешь, что здесь творится? Полное беззаконие. Сама видишь: они задались целью меня доконать». Как-то раз она спросила, нет ли на мне убийства, и я ответила: возможно, есть. В большинстве случаев я на нее вообще не реагирую, но бывают дни, когда она прилипает лицом к решетке и часами напролет, стоя ко мне лицом, бубнит про своих детей, про мужа, про судью, который рассматривает ее дело; изредка отдельные фразы привлекают мое внимание. В тот день надзирательница привела меня из душевой, а когда она запирала камеру, мне послышалось, что Флоренс проронила имя доктора Коула. Я сразу насторожилась и стала думать, как бы к ней подступиться, чтобы не спугнуть. В конце концов я окликнула: «Прости, ты что-то сказала?» — но она уже долдонила про защиту со ссылкой на невменяемость, про перевод в психиатрическую лечебницу, и я не решилась задавать конкретные вопросы, чтобы ненароком себя не выдать. Меня как ударило: я заподозрила, что Флоренс — подсадная утка, которая работает на доктора Коула и следит за мной из противоположной камеры. Если раньше я считала доктора Коула своим личным психиатром, то теперь начала думать, что он работает и с другими подследственными, а если в их число входит Флоренс, то она, вполне возможно, доносит ему все, что вызнала.

От этих мыслей я оцепенела и битый час пыталась припомнить, не делилась ли с Флоренс какими-нибудь компрометирующими подробностями, а уж когда мне пришло в голову, что Флоренс не только наушничает доктору Коулу, но еще и по его указке оказывает на меня психологическое давление, чтобы на сеансах у меня развязался язык, — тут я пришла в полную панику. Выбитая из колеи, я всю ночь ворочалась без сна, в холодном поту. И при этом сама понимала, что поддаюсь безумным мыслям. Но можно ли считать безумные мысли признаком психического отклонения? Получался какой-то порочный круг, где одно цеплялось за другое, и я раз за разом возвращалась к исходной точке, чтобы начать все сначала.

Под глухое эхо тюремных звуков я приказывала себе рассуждать здраво и в какой-то момент подумала, что в спасательной шлюпке делала то же самое, что сейчас в тюрьме. Так проще скоротать время до выхода на свободу, ведь я ни на минуту не допускала, что выдвинутые обвинения бесповоротно сломают мне жизнь, что они потянут на высшую меру или на пожизненный срок. Я вспомнила, как в свое время убеждала Миранду, что жизнь — это игра, как развлекалась пикировкой с доктором Коулом, однако сейчас игры кончились. Но как-никак утро вечера мудренее — эту старую истину я не раз вспоминала в самую тяжелую для нашей семьи пору, а потом прибегала к ней в спасательной шлюпке; и в самом деле, наутро ко мне вернулось душевное равновесие. Тем не менее после той ночи мне достаточно было взглянуть на Флоренс, чтобы в очередной раз представить, что меня ждет, если я проиграю дело. А кроме того, я впервые по-настоящему задумалась, не дремлет ли во мне коварный, мстительный материнский ген.

С доктором Коулом я стала осторожнее. Мне захотелось вытянуть из него какие-нибудь сведения о Флоренс, и, сказав о ней пару общих фраз, я спросила: таким людям в принципе свойственна неуравновешенность или же она вызвана жизненными обстоятельствами?

— А какие у этой Флоренс жизненные обстоятельства? — ответил он вопросом на вопрос, ничем не выдав, что знает больше моего.

— Ее бросили в тюрьму по обвинению в убийстве собственных детей! — Видимо, я проявила излишнюю вспыльчивость, потому что устала пережевывать одно и то же — мы уже не раз обсуждали ее дело.

— То есть обстоятельства примерно такие же, как у вас, — задумчиво протянул он.

Доктор Коул полуприкрыл веки, словно в забытьи разговаривал сам с собой. При нем я стараюсь не проявлять лишних эмоций, но тут возмущенно всплеснула руками. С доктором Коулом всегда так. Любая тема рикошетом возвращается ко мне.

Сегодня я присутствовала на слушаниях, которые вел судья Поттер: весь день три группы адвокатов старались добиться, чтобы с нас были сняты все обвинения. Миссис Грант, Ханну и меня обвинили в убийстве первой степени, которое предполагает не просто убийство, но убийство, совершенное с преступным умыслом. Сторона обвинения и сторона защиты уже подали увесистые папки в пользу или против судебного преследования; к ним и обращался судья, задавая вопросы адвокатам. Мы с Ханной и миссис Грант сидели, словно в церкви, на скамье с высокой спинкой, откуда нам было позволено наблюдать за ходом слушаний, не произнося ни слова.