Картина - Даниил Гранин

— Он еще обзывается! Подонок! Да ты прощения должен просить, — разлапистой своей ручищей он схватил Костика за отвороты рубашки, притянул, пригибая к земле, однако Костик отчаянным движением вывернулся, рубашка затрещала, нырнул куда-то вниз к камню. Рычков опередил его, носком сапога отбросил голыш и тут же следом ногой дал так, что Костик перегнулся, схватясь за живот.

— Я тебе покажу быдло, — бешено выдохнул Рычков.

Начальник милиции устремился в расклин между ними, но Лосев движением плеча помешал ему. Это было слабозаметное движение, Лосев чуть заступил, преграждая дорогу, и начальник милиции остановился, не понимая, в чем дело.

— Да за что же его, господи, — страдающе охнул женский голос. Никто не двигался, все стояли, удержанные неподвижностью Лосева, понимая, что он чего-то ожидает.

Анисимов распрямился, шатаясь двинулся на Рычкова, рубаха свисала, разорванная наискось, глаза его сумасшедше опрокинулись. Рычков снова, на этот раз рассчитанным ударом, грохнул его на землю.

— Нокаут, — заметил кто-то.

Вот тут Лосев покачал головой.

— Зачем же вы драку затеяли, товарищ Рычков? Рукам волю давать нельзя. Так изувечить можно. Теперь вас обоих привлекать надо. Николай Никитич, возьмите их за нарушение порядка. Безобразие. Вы что себе думаете? Почему о производстве работ не поставили в известность исполком? Тем более о порубке деревьев.

— Они ж на нашей территории! — крикнул Рычков.

Лосев угрожающе поднял палец.

— Вашей территории нет. Есть территория города, — он кивнул начальнику милиции. — Оба хороши. Протокол составьте, и дать обоим сколько положено. Ишь распустились.

— По пятнашке, — подсказал кто-то с облегчением.

Рычков что-то стал возражать, но Николай Никитич легонько напомнил о своей силе, придвинул его к милиционеру, и тот повел обоих к машине.

Встав на ступеньку, Анисимов обернулся, поискал Лосева, встретил прямой безучастный взгляд его зеленоватых глаз.

Ребятишки побежали в воду. На песке поодаль лежала женщина в купальнике, рядом с ней возился голый малыш. Женщина перевернулась на спину, раскинула руки. Толпа разошлась. Знойная тишина возвращалась на Жмуркину заводь. Словно ничего и не было, ничего не произошло и не могло произойти с этой лениво-беспечной рекой, заводью, зеленью…

Что важно — так это информировать первому. Кто первее, тот правее. Запоздаешь — и тогда доказывай, что ты не верблюд, потому что уже сообщили, что ты верблюд, и тебе остается оправдываться и переубеждать. А все, что «пере», — то плохо. Нет, нет, сообщать надо первому, прав ты или виноват, все равно сообщай первый. На своих собственных синяках да шишках Лосев усвоил правило это как одно из самых что ни на есть… Кроме того, добавлялось тут и другое, более тонкое преимущество, которое Лосев обеспечивал, сразу же позвонив в область Грищенко. Рассказал про драку, учиненную Рычковым на месте работ, не возмущался, не употреблял сильных выражений, Лосев даже выгораживал Рычкова за кой-какие грубости. Грищенко изумился — Рычков? Что он — выпивши был? Узнав, что трезвый («В том-то и дело, что не выпивши», — посочувствовал Лосев), Грищенко недоверчиво закряхтел — за столько лет ни в чем таком замечен не был… Лосев милосердно оправдывал Рычкова — сорвался парень, бывает, хотя с такими кулаками изувечить мог… Считай, пятнадцать суток это удовольствие обойдется. Грищенко заныл, застонал, нельзя ли как-то помочь, выручить? А как поможешь, ведь все видели, он и начальства не постеснялся… Конечно, Лосев не собирался раздувать эту историю, так и быть — попробует уговорить милицию отпустить Рычкова, но при условии, чтобы и духу его не было, чтобы немедленно убрался из города со своей группой, иначе разговоров не оберешься. Грищенко обрадовался.

Всегда надо действовать так, чтобы человек (в данном случае Грищенко) рад был сделать то, что ты предлагаешь, чтобы обрадовался — будто ты ему услугу оказываешь.

Обрадоваться-то он обрадовался, да тут же заскулил, как от зубной боли: кем заменить Рычкова, людей нет, работы задержатся. И на всякий случай продолжал давить — мог бы Лосев вникнуть в его беды, как-никак строят-то для города… Лосев прервал его причитания, заметив, что задержка, она не всегда во вред идет.

— Это как понимать? — спросил Грищенко.

Неизвестно чему веселясь, Лосев сказал:

— Немедленно, срочно… А срочное дело еще проверить надо, какое оно срочное.

— А как ты проверяешь?

— Откладываю. Отложу и посмотрю, станет ли оно от этого более срочным.

— Ну и что?

— Многие дела, сам знаешь, совсем отпадают, как и не было…

Грищенко охотно посмеялся. К сожалению, у строителей так не получается.

Шутка Лосева его насторожила — выходит, Лосев не заинтересован в стройке?.. И Лосев тоже почувствовал свою оплошку, оба, однако, и виду не подали.

К вечеру Рычкова отпустили, передали ему указание управляющего, и он уехал с ночным поездом, вместе с подручными. Поскольку ходатайствовал за него, кроме товарища Грищенко, еще и сам Сергей Степанович Лосев, то протокол Рычков подписал без возражений. Судя по всему, он был доволен, что дело так быстро уладилось.

В шесть часов вечера, когда исполком опустел и коридоры стали гулкими, а двери скрипучими, начальник милиции привел Анисимова в кабинет председателя. Войдя в кабинет, Николай Никитич отпустил руку Анисимова и доложил, что гражданина такого-то доставил. Вытянулся во весь свой исполинский рост, щелкнул каблуками. Теперь он был в милицейской капитанской своей форме, в фуражке. Сизые брюки стояли твердо, безукоризненно, как эсминцы, был Николай Никитич, как он выражался, при полном свистке и строго официален.

— Спасибо, — сказал Лосев. — Но почему же доставили, я просил пригласить товарища Анисимова.

— Потому что нарушитель отказался к вам явиться, — отчеканил Николай Никитич. — Пригласить! Они и понятия такого не знают. Только силу признают, — в голосе его угадывалось неодобрение в адрес самого Лосева.

Со стороны Анисимова раздался смешок. Покачиваясь на носках, он разглядывал капитана, разглядывал всего, сверху донизу, как слона в клетке или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем, но он не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.

— Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?

— Вот, слыхали? — Николай Никитич с силой одернул мундир. — Несмотря на предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов, мы с тобой еще встретимся, ой как встретимся!

За последние часы Анисимов допек начальника милиции всем — своими фразочками, стихами и особенно идиотским этим словечком — дуся. При подчиненных — дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным, а тут не выдержал…

Впрочем, что значит не выдержал. Не отхлестаешь, не встряхнешь даже. Не выдержал — значит ушел на лестницу, сделал три приседания, помахал руками, охладил сердце. Развязные манеры этого парня ликвидировали всякое сочувствие. Нахальная манера говорить нараспев. Масленый блеск его длинных волос, медные браслеты. Словечки ядовитые, — и придраться нельзя, и в протокол занести неудобно. Образ Анисимова стал ясен еще у Жмуркиной заводи, когда выяснилось, что Лосев не запрещал работ, что ссылка на Лосева — обман. Прошлая характеристика задержанного не отмечала никаких заслуг. С производства ушел. Играл в ресторанном оркестре, халтурил на съемках в приезжей киногруппе, сейчас работал в охотничьих мастерских, в общем и целом — без корней парень. Следовало вкатить ему, поскольку случай выпал, погонять на уборку мусора, создать ему трудовую психологию. Вместо этого приходится отпускать, да еще за ручку вести к председателю.