Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов

Макару не по себе было – ни в Семигорье, ни по окрестным деревням такой вкусноты на столах и в праздники не знали. Кому-то со дня ко дню, кому-то разок за жизнь, да и то по чьей-то воле!.. Опять не стерпел поисповедовался Первому.

Первый добродушно посмеялся. Спросил, нацелив сверлящий взгляд: - А что, Васёна Гавриловна не привозила с сессий ничего этакого?..

Макар пожал плечами, вспоминая: вроде бы привозила, да как-то не шибко глаз задевало. Васёна и в малом знала меру, не выделяла ни себя, ни детишек.

А Первый, удовлетворённый его молчанием, сказал доверительно:

− Так заведено, Макар Константинович. Чем выше, тем больше. По затратам умственной энергии. Жизнь направлять не каждому дано. Погоди, вот, сядешь на моё место, не такое ещё заслужишь!..

Умел взбадривать районных работяг Серафим Агапович. И люди, видел Макар, старались: кто за идею, кто за доброе слово, кто за житейское благо. Старался и Макар, привыкший на каждое добро отзываться ещё большим добром.

Когда дневные дела прерывались, здание райкома пустело, Первый приуставшим голосом звал его к себе в кабинет, скидывал по-домашнему пиджак на спинку стула, втягивал Макара в свои раздумья:

− Время-то какое, Макар Константинович, - говорил, подтягивая к локтям повлажневшие от пота рукава рубашки. – Только и работать! Теперь не страх – энтузиазм движет людьми. В землю вкладывать стали по крупному. Одиннадцать миллиардиков! Это же дороги, мелиорация. Комплексы на сотни коровушек. Агрогородки для людей неперспективных деревень!.. Размахнулись силушкой государственной!.. – Помолчав, обращался к делам практического свойства. – Конечно, - рассуждал он, - энтузиазм – великая сила. Всё же, думается, воля партийного руководителя обязана направлять народные инициативы. Твёрдость не противопоказана и на нашем уровне, Макар Константинович!..

Чувствовал Макар, как воля Первого всё крепче охватывает его. Едва ли не в коренниках, до взмыленности, тащил он просевший до скрипа в колёсах районный воз. И чем самозабывчивей исполнял одно, другое, третье, тем больше мрачнел. Не мог не видеть, бывая у земли, понуждая председателей и бригадиров, что воля Первого, его, Макарова, должностная власть, исполняющая эту волю, лишь тоску нагоняют на людей.

Как-то за поздним ужином, который был для них с Васёной и обедом, посокрушался Макар:

− Муть какая-то в голову лезет. Думалось в райкомовских кабинетах можно только святым быть. А я, вроде, хужею. Прежде, что ни человек, то ровня. Теперь, если кто и заглянет, не иначе, как по нужде, да всё с каким-то просительным поклоном. В хозяйство приедешь, председатель глаза отводит. С трактористами, своими же работягами, поговорить сядешь, - под дурачка работают: «Не знаем, не ведаем, начальству виднее…» Не люди же поменялись?..

Васёнка, жалеючи его, рассмеялась, потянулась через стол, взлохматила, как мальчонке, волосы.

− К должности, к должности твоей такое уж отношение, Макарушка! В начальство вышел, любви не жди. В памяти, вроде, свой, а в делах-заботах – чужой. Нагляделись за столько-то лет, как должность человека изворачивает!..

«Утешила, называется!» - вспомнил-вздохнул Макар, да так тяжко, что Борька засучил ногами, ткнул острыми коленками в бок, пролепетал что-то сонно, ручонкой шею охватил, прижался, щекоча губы мягкими, как у Васёнки, волосами. «Уж не беду ли чует?» – подумал Макар с непривычной для себя тоскливостью.

… Как-то, вернувшись с областного партийно-хозяйственного актива, Первый позвал Макара к себе в кабинет, попросил прихватить и Обухова Фёдора Митрофановича, брата покойного Ивана Митрофановича. Обухов ведал в исполкоме сельскими делами, и Макар приготовился к разговору неприятному. Не угадал. Первый встретил – что редко бывало – в расслабленности, попросил секретаршу принести чаю, ватрушек с черникой, которые очень любил – специально пекли для него в единственном на весь городок ресторане. Потирая неровно загорелый в летних поездках по району, шелушащийся розовыми пятнами лоб, взъерошивая рыжие жёсткие волосы, пожаловался, как архитрудно даже при сильной власти преодолевать инерцию привычек к своему подворью, к своей коровёнке, к изжившему уже себя на Западе травополью.

Не новы были слова ( о том говорили чуть не на каждом совещании), внове был сам тон, каким заговорил Первый. Было в его тоне вроде бы сомнение, вроде бы приглашение поговорить по человечески о делах, круто меняющих уклад устоявшейся колхозно-крестьянской жизни. Так, похоже, и понял Первого Фёдор Митрофанович Обухов. Склонился над стаканом с чаем, собирая силы – непросто было даже ему, старому партийцу, преодолеть служебный порожек послушания, - сказал мученически покривив улыбкой такое же, как у Ивана Митрофановича, худое с запавшими щеками лицо:

− Если начистоту, давно опаска есть: не наломаем ли мы дров, Серафим Агапович, с насильственным нашим поспешанием?.. Думается, северная российская деревня, измордованная переменами, не готова к таким крутым поворотам. Без своего подворья, без своей животины, колхозник не проживёт. То, что благом видится сверху, должно прежде увидеться снизу. Повременить бы. Не горячиться. Срок придёт, тогда уж с чистой совестью. А то, вроде бы, так получается: принуждаем наступать, а войско не готово!..

Макар не видел глаз Первого – широкой ладонью закрыты были глаза и верхняя половина лица, другой рукой медленно он помешивал чай в стакане. Всё же успел заметить Макар, как от осторожно несогласных слов Фёдора Митрофановича жёстко сомкнулся у Первого рот отвердели губы, пальцы, держащие ложечку напряглись.

Макар уловил недовольство Первого. И хотя по житейскому своему опыту, скопленному в прежние годы, понимал и разделял правоту Фёдора Митрофановича, тот, другой человек, что поселился в нём, в этом видном со всех улиц, даже из-за Волги, с Семигорской горы, всегда тёплом, уютном, сытном здании, насторожился, заставил опасливо подумать, что открытость и доверчивость, к чему с Фёдором Митрофановичем они расположились, не для этого кабинета.

Первый из-под руки смотрел вопросительно, и Макар, угадав настроение Первого, извернул свои мысли, сказал не то, что было на уме. Обращаясь к Обухову, в то же время не сводя глаз с Первого, проговорил вроде бы даже с назиданием:

− Понимаешь, Фёдор Митрофанович, людьми не сразу улавливается даже полезное для них. Возможно ли до бесконечности ждать того, что должно быть?.. Увидел, как Первый одарил его похвальным взглядом, а на Фёдора Митрофановича смотрел долго в каком-то неясном раздумье, потом уж заговорил:

− Погодить советуешь, Фёдор Митрофанович?.. А я такую историю тебе расскажу. Как-то, годочков этак пять тому назад, - не в том суть, был я в Москве. Приятель затащил к писателям, какое-то совещание по деревне у них было. Народу – густо, на лестнице, на хорах. Известные, как положено, внизу, в Президиуме. Под клубом у них старинное здание