Земля безводная - Александр Викторович Скоробогатов

его совсем не так хорошо.

— Вы же говорили, что он ваш друг.

— И гем не менее… Я не представляю, почему он отказывается.

— А скажите, с какой целью вы навестили его в тюрьме?

Надо же, и это им известно.

— Мне хотелось самому выяснить, лжет он в письме или говорит правду.

— Зачем?

— Например, чтобы помочь ему.

— Каким же образом?

— Если он не лжет и дела обстояли именно так, как пишет он в письме, это значит, что он — больной человек и нуждается в медицинской помощи. Больной человек, но не убийца.

— И что же вы выяснили?.

Что ответить?

— Он не стал со мной говорить.

— Как это — не стал?

Ведь так же оно и было на самом деле.

— Не стал говорить. С первого же слова устроил скандал.

— Скандал? Из-за чего?

— Из-за того, что я пришел. Из-за того, что я — как он выразился — смотрел на него с сочувствием. Или сожалением.

— Странно. А вы ему сочувствуете?

— Да. Я ему сочувствую.

— Убийце?

— Скажите, а когда состоялся суд?

— Какой суд?

— Который установил вину Ивлева. Насколько я знаю, вина или невиновность устанавливаются в цивилизованных странах судом.

— Вы поразительно хорошо осведомлены об особенностях юридической системы «цивилизованных стран». А как вы уничтожили это письмо?

— Какая разница?

— Просто любопытно. Выбросили в мусорку? Порвали?

Сжег. Спасибо тебе, память, одна из самых странных, непостижимых функций человеческого мозга.

— Сжег.

— Где? Каким образом?

— В пепельнице.

— А что сделали с пеплом?

— Я его съел. Запил стаканом воды.

— Вот как?! — Он серьезно смотрел на меня. — Зачем же вы его съели?

— Я не помню, что сделал с пеплом. Скорее всего, выбросил в мусорку. Может быть, бросил в унитаз.

— Почему вдруг в унитаз?

— Потому что окурки неприятно и сильно пахнут. Вот я и выбрасываю их чаще всего в унитаз. После чего смываю. Чтобы в доме не пахло.

— Но ведь вы — курящий человек и курите в доме? Значит, в доме и так пахнет табаком.

Бог мой!

— Запах табака и запах затушенного окурка — это совершенно разные вещи. Табак пахнет, окурок воняет. Отвратительно воняет.

— Вот как?

— Вы об этом не знали?

— Я не курю. И никогда не курил.

— И вам никогда не приходилось сталкиваться с курящими людьми? Бывать, например, у курящих людей в гостях?

— Мне все-таки хотелось бы, чтобы вы вспомнили наверняка, что сделали с остатками письма: бросили в мусорку или в унитаз. И чем вы его, кстати, подожгли?

Ударом молнии.

Как все-таки сложно и утомительно противостоять вот такому потоку недоброжелательных вопросов. И как, должно быть, неприятно, если длится это не десять минут, а пятнадцать часов — именно столько, если верить сообщениям криминальных хроникеров, длился первый допрос Виктора.

А потом меня отпустили домой. Разрешили идти. Перед тем как попрощаться с полицейским чином, я написал на листе бумаги текст следующего содержания: «Такого-то числа я был задержан сотрудниками правоохранительных органов для выяснения личности. Никаких претензий к сотрудникам правоохранительных органов не имею. Подпись. Сегодняшнее число». Такой вот незамысловатый текст. У меня дрожали руки, так что почерк получился не похожим на мой, словно я намеренно старался писать чужим почерком. Выйдя на улицу, я отряхнул пальто, надел, но почти сразу снова снял его. Мне не удалось сбить с его плотного черного материала всех пятен.

Поездка в такси обошлась в четыреста с чем-то бельгийских франков. Шофер вышел из машины, открыл передо мною дверь, ласково улыбаясь, заметил, что погода для текущего времени года вполне приличная, захлопнул дверцу, дождавшись, пока я не усядусь на заднее скрипучее кожаное сиденье. По окончании пути процедура повторилась, хотя и в обратном порядке. Шофер первым вышел из машины, открыл передо мною дверцу, сердечно улыбаясь, поблагодарил за поездку, взглянув на небо, сказал, что может пойти дождь, а на следующей неделе дожди ожидаются каждый день, захлопнул дверцу, продолжая улыбаться, обошел машину, произнес: «Всего самого наилучшего», — и укатил на своем автомобиле подбирать следующего пассажира.

Я уже стоял возле своего дома, доставал из кармана ключи, когда пришло мне в голову зайти к соседям, о которых случилось сегодня так много думать, на которых возлагал я вину за все неприятное, что довелось испытать мне сегодня. Путь к их двери я проходил впервые. Нажав на звонок, прислушался. Звонок прозвенел, из-за двери не доносилось ни звука. Через минуту я позвонил еще раз. Дверь мне не открыли.

Я посмотрел в их окно, когда закрывал за собой входную дверь своего дома. За занавеской ясно обозначались два силуэта, две дымчатые фигуры двух неразлучных супругов, престарелых, стремительно выживающих из остатков и ранее, по всей видимости, небогатого умишка. Полагающих, что тюлевые занавески — надежное укрытие от взглядов с улицы.

Дверь закрылась, замок щелкнул, я прошел по коридору, вошел в сумрачную гостиную, с трудом опустился на диван. На стене двигали секундной стрелкой давно опротивевшие хозяйские часы. Как только станет получше, сказал я себе, сниму и положу их куда-нибудь, чтобы не видеть. Найти положение, в котором боль менее ощутима, оказалось невозможно.

Часов около девяти вечера зазвонил телефон, но я — только вернувшийся на диван после утомительного похода в туалет — не смог заставить себя встать, хотя знал, что это может быть она: пришла домой после своих увлекательных деловых свиданий, вспомнила о моем обещании быть у нее через пятнадцать минут, решила узнать, почему не привез дневник.

В течение вечера телефон звонил еще несколько раз.

9

На следующий день, после бессонной ночи сначала на диване в гостиной, потом в постели, потом снова на диване перед телевизором, я решил вызвать врача. Врач пришел после обеда; увидев синебурые кровоподтеки, озабоченно сложил губы трубочкой.

— Как это произошло? Кто-то ударил? — спрашивал он, осматривая мои ребра.

— Да.

— Ага, — произнес он и стал прикасаться ко мне своими холодными пальцами. — Температуру не измеряли? Здесь болит? А здесь?

Там болело.

— А здесь?

И здесь.

— Здесь тоже?

И там тоже.

— А вот если так?

А вот если так, то и вообще сил терпеть не было.

— Вы в туалет ходили? В моче, кале крови нет?

Он вдруг замолчал, взглянул мне в лицо.

— Это не вас вчера по телевизору показывали?

Странный вопрос.

— Нет, насколько я знаю.

Осмотр Неожиданно прекратился: доктор отдернул от меня руки, словно испугался, что я вдруг укушу его за холодные волосатые пальцы, и встал, почти вскочил на ноги.

— Вам надо пройти более серьезное обследование. Вот направление на рентген. Прием до четырех.

Быстро