Правило четырех - Дастин Томасон

Он замолчал, как будто ожидая, что я внесу что-то новое, но меня хватило лишь на самый простой вопрос:

— Что об этом думает Тафт?

— Винсент ничего не знает. Думает, я попусту трачу время. Как только стало ясно, что приемы Гелбмана не дают результата, он посоветовал вернуться на проложенный им путь. Основательнее взяться за венецианские источники.

— И ты не собираешься рассказать ему о своем открытии?

Пол посмотрел на меня так, как будто я ничего не понял.

— Я рассказываю тебе.

— Но у меня нет на этот счет никаких идей.

— Том, то, что я обнаружил, не может быть случайностью. За этим стоит что-то большее. Нечто вроде того, что искал твой отец. Мы должны взяться за книгу вместе. Мне нужна твоя помощь.

— Почему?

В его голосе прозвучала вдруг уверенность человека, который только что понял то, что не понимал раньше.

— Чтобы разгадать тайну «Гипнеротомахии», мало одного типа мышления. В чем-то она уступает терпеливым и упорным, внимательным к деталям. Но где-то требуются инстинкт и изобретательность. Я прочитал твою работу по «Франкенштейну». Мне понравилось. В ней много оригинальных мыслей. А ведь ты особенно и не напрягался. Я не прошу тебя о многом. Просто подумай об этом. Подумай о загадке. Может быть, что-нибудь придумаешь. Вот и все.

В тот вечер я ответил ему отказом, на что существовала очень простая причина. В пейзаже моей юности книга Колонны была заброшенным особняком на холме, мрачная тень которого ложилась на все вокруг. Истоки всех неприятных загадок моей тогдашней жизни прослеживались до ее малопонятных страниц: отсутствие отца за обеденным столом в те вечера, когда он засиживался допоздна за письменным столом; старые споры, в которые втягивались родители, как святые втягиваются в грех; неприветливая отчужденность Ричарда Кэрри, запавшего на книгу Колонны сильнее всех других и так и не оправившегося от неудачи.

Я не мог понять, в чем сила «Гипнеротомахии», почему она так изменяет тех, кто прочел ее, но опыт подсказывал, что ничего хорошего в этой силе нет. Наблюдение за Полом, положившим на борьбу с ней три года и пусть даже достигшим некоего успеха, лишь укрепило желание держаться от нее подальше.

То, что я изменил мнение уже на следующее после разговора с Полом утро, объясняется сном, который приснился мне в ночь, разделившую тот вечер и то утро. В «Гипнеротомахии» есть рисунок, навсегда оставшийся в кладовой памяти, рисунок, на который я наткнулся, когда проник однажды в кабинет отца, чтобы посмотреть, что он там изучает. Не каждый день мальчик видит возлегшую под деревом и словно глядящую на него обнаженную женщину. И осмелюсь предположить, что никто, кроме узкого круга изучающих «Гипнеротомахию», не может похвастать тем, что видел стоящего у ног женщины обнаженного сатира с указующим на нее, подобно стрелке компаса, изогнутым рогом пениса. Когда я увидел эту картинку в первый раз, мне было двенадцать, и в тот момент я вдруг решил, что знаю, почему отец так часто опаздывает к обеду.

В ту ночь рисунок из детства напомнил о себе во сне — лежащая женщина, подкрадывающийся к ней сатир, гордо восставший пенис, — и я, наверное, так разворочался, что разбудил Пола.

— Том, ты в порядке?

Я поднялся и бросился к его столу. Пенис, так похожий на изогнутый рог, напомнил мне о чем-то хорошо знакомом. Колонна знал, о чем говорит. Связь должна была быть. Кто-то дал Моисею рога.

Ответ обнаружился в «Истории искусства Ренессанса» Харта. Картинку я видел много раз, но никогда не обращал на нее особенного внимания.

— Что это? — спросил я, бросая раскрытую книгу ему на кровать.

Пол прищурился.

— Статуя Моисея работы Микеланджело. — Он поднял голову и посмотрел на меня как на сумасшедшего. — В чем дело, Том?

Я не успел ответить.

— О Боже! — прошептал Пол, включая лампу. — Конечно…

Каждый, кто видел скульптуру Микеланджело, знает, что на голове ветхозаветного пророка ясно видны два небольших завитка, похожих на козлиные рожки сатира.

Пол спрыгнул с кровати.

— Ты сделал это! Точно! Так оно и есть!

Я посмотрел на дверь, ожидая увидеть недовольные физиономии Чарли и Джила, но они, если и проснулись от шума, предпочли не вмешиваться.

— Почему Микеланджело изобразил Моисея с рогами?

Мне по-прежнему было непонятно, как мог Колонна вложить ответ на свою загадку в скульптуру великого соотечественника.

Но Пол уже все понял. Схватив с кровати книжку, он быстро отыскал объяснение.

— Рожки не имеют никакого отношения к супружеской измене. Вопрос надо понимать буквально: кто дал Моисею рога? Все дело в неправильном переводе Библии. В Исходе говорится, что когда Моисей сошел с горы Синай, его лицо лучилось светом. Но еврейское слово «лучи» можно также перевести как «рога», karan и keren. Когда святой Иероним[38]переводил Ветхий Завет на латынь, он решил, что лучи могут исходить только от Иисуса, и предпочел второе значение. Таким, с рогами, Моисея и создал Микеланджело.

При всем возбуждении той ночи, не думаю, что я сознавал все последствия случившегося. «Гипнеротомахия» пробралась в мою жизнь и перенесла меня через реку, пересекать которую я вовсе не собирался. Нам оставалось лишь постичь значение ошибки святого Иеронима, применившего по отношению к Моисею слово «cornuta» и таким образом снабдившего пророка рогами. Но в течение всей следующей недели бремя это нес осчастливленный Пол. Мне же осталась роль наемного убийцы, его последнего оружия в борьбе с «Гипнеротомахией». Я думал, что сумею удержаться в этой роли, сохранить дистанцию, избежать прямого контакта с книгой.

Пол вернулся в библиотеку, сгорая от нетерпения, предвкушая возможности, которые сулило наше открытие. Я же отошел в сторону и вскоре сделал еще одно открытие. Остается только гадать, какое впечатление произвел человек, исполненный важности и гордости после успеха в поединке с Франческо Колонной.

Мы познакомились на чужой территории, где тем не менее чувствовали себя как дома: в «Плюще». По крайней мере я проводил там не меньше вечеров, чем в своем клубе. Она же еще за несколько месяцев до избрания лопала в число любимчиков Джила, и именно у него первого появилась мысль познакомить нас.

— Кэти, — сказал он, затащив меня к себе однажды субботним вечером, — рад представить тебе моего друга Тома.

Я лениво улыбнулся, думая о том, стоит ли стараться ради какой-то второкурсницы.

Она заговорила, и я вдруг почувствовал себя мухой, залетевшей в бутон цветка-убийцы и обнаружившей вместо нектара смертельную ловушку.