Метромания - Ирина Майорова

– А информацию-то, когда очухался, дособирал? – развеселился Макс.

– Конечно. А иначе как о чистоте эксперимента можно говорить? Ну, а через пару дней я у одного из чекистов – того самого, за которого мне тетка врезала, пост занял. С ним тоже легенды всякие связаны. Народ верит: если маузер этого «железного Феликса» с утра потрогать, день удачно сложится. И в финансовом, и в прочих отношениях. По части секса, например. Поэтому до чекиста все больше дядьки-тетки с солидными кейсами домогаются. Дядьки – чаще. Одни руками за ствол маузера хватаются, другие по нему папками с бумагами трут – наверное, там какие-то важные договоры или контракты, третьи – бумажниками. А один богатенький Буратино только для того, чтоб с чекистом договориться, в метро спустился. Честное слово! Я сам видел, как он с эскалатора соскочил и прямо к гэбэшнику. По сторонам зыркнул, шмяк по оружию кожаной папкой – и обратно наверх.

– У вас, наверное, и про другие скульптуры в метро много материала собрано? – деловито поинтересовался Симонян.

Старик, похоже, и впрямь начал относиться к юному гостю как к коллеге и соавтору.

Почувствовав это, пацан даже раздался в грудной клетке:

– Естественно!

И поведал про то, что памятник Ленину на «Комсомольской»-кольцевой постоянно пачкается. Его раз в две недели со всякими моющими средствами драят, а он через пару дней уже, глядь, опять как чумазый беспризорник. А еще вождю на лысую голову народ кепки любит натягивать. Один из местных работников поначалу эти фуражки в шкафчик к себе складывал – говорил, коллекция у него, а потом, когда дверка перестала закрываться, взял и скопом на помойку отнес. Станцию «Белорусская»-кольцевая в прежние годы украшала огромная скульптурная группа «Советская Белоруссия». Когда второй проход пробивать стали, никак не могли решить, что с ней делать. Ну некуда такую громадину девать! Белорусы хотели себе забрать: вы, мол, нам только ее на поверхность поднимите. А как поднимешь, если ее прямо внизу монтировали и части склеивали намертво, чтоб никакие хулиганы руки-ноги оторвать не могли. Так и пришлось разбить на мелкие кусочки и на помойку.

Сквозившая в тоне юного визитера снисходительность Симоняна определенно задела за живое. И он решил реабилитироваться:

– А вот вы, молодой человек, никогда не задумывались, почему на той же «Комсомольской»-кольцевой на панно «Триумф Победы» трибуна Мавзолея абсолютно пустая?

– Нет.

– А я скажу почему, – удовлетворенно кивнул головой Симонян. – Первоначально панно называлось «Парад Победы». На нем Сталин, Берия, Молотов, Маленков и Каганович, стоя на трибуне, смотрели, как к подножию бросают фашистские знамена. Через год после открытия станции, в пятьдесят третьем, арестовали Лаврентия Палыча. Что делать? Скоренько у его изображения на мозаике отколупали очки, чтоб не узнать было. Но это была временная мера. Через месяц всю физиономию вылущили. Вскоре пришел черед Маленкова, а затем и остальных. В шестьдесят третьем добрались и до Иосифа Виссарионовича. «Вождя всех народов» выкорчевывали сразу с двух мозаик – с «Парада Победы» и с «Вручения гвардейского знамени». Оба творения Павла Корина после переделки изменились до неузнаваемости. Да и названия у них поменяли. «Парад Победы» с приобретением на переднем плане аллегорической фигуры Родины-матери стал именоваться «Триумфом Победы», а «Вручение гвардейского знамени» – «Выступлением Ленина перед красногвардейцами, отправляющимися на фронт». В первоначальном варианте был генералиссимус с древком в руках и коленопреклоненный офицер, целующий полотнище, а нынче мы имеем в наличии держащего пламенную речь Ильича.

– Я помню эти мозаики на «Комсомольской», – сказал Макс. – Но меня знаете что больше всего интересовало? Как художнику в начале пятидесятых разрешили Христа на знаменах войск Александра Невского и Дмитрия Донского изобразить?

– О да, это тоже прелюбопытнейшая история! – воскликнул Симонян и возбужденно потер ладони.

Из его рассказа Макс и Дмитрий узнали, что автор мозаик на «Комсомольской» Павел Корин родился в Палехе, в семье крестьянина-иконописца. Закончил иконописную школу и некоторое время даже работал в мастерской Донского монастыря. А потом наступили другие времена, и пришлось потомственному иконописцу прилагать свой талант в метро. А поскольку Павел Дмитриевич ни веры, ни полученных в юности навыков не утратил, то на панно «Александр Невский», на огромном полотнище великокняжеского стяга он попытался восстановить утраченный шедевр новгородской живописи – лик «Спаса Нередицкого». На второй мозаике в руках у Дмитрия Донского, ведущего воинскую братию на Куликово поле, – тоже знамя с ликом Спаса. Незадолго до открытия «Комсомольской» какой-то бдительный товарищ донес в органы: мол, художники рисуют иконы. Корина вызвали в горком. Но, на счастье, проработку поручили Екатерине Фурцевой. А будущему министру культуры панно так понравились, что она художнику пообещала «все разрулить». Пошла к Хрущеву, и тот посоветовал: «Да вы просто сделайте так, будто на знамена ветер дует. Лик Христа останется, но все ж таки не икона!»

– А вы не в курсе, что за надпись на стене вестибюля «Бауманской» была высечена? – без какой-либо подначки, а с одним только почтением полюбопытствовал Дмитрий.

– Надпись? – свел брови к переносице Грант Нерсессович. – Ничего такого не припоминаю. Где она находится?

– Находилась. На стене, рядом с местом, где останавливается первый вагон в сторону «Щелковской». Под последней вентиляционной решеткой… Не видели?

– Да что там написано-то? – не выдержал Макс.

– Не написано, а вырезано по мрамору. Две даты, как на кладбищенском памятнике. Вот так.

Дима схватил лежавшую на столе ручку и воспроизвел загадочную надпись, перевернув один из листов симоняновской рукописи:

19 14/XI 46—19 15/XI 54 гг.

Грант Нерсессович, в другой раз наверняка устроивший бы скандал по поводу оскверненного научного труда, и бровью не повел.

– Да, вы правы, Дмитрий, очень похоже на надпись на могильной плите. И что это, по-вашему, значит?

Дмитрий пожал плечами:

– Я всех, кого можно, опросил: и начальника станции, и дежурных, даже на одного пенсионера выходил, который в те годы на «Бауманской» работал. Версии им свои предлагал: может, там ребенок какой под колесами погиб – промежуток-то между датами восемь лет… Никто ничего не знает. А мой интерес кому-то из начальства, видимо, не понравился. Пару недель назад зарулил на «Бауманскую», смотрю: надписи нет. Заменили мраморную плиту, она даже по цвету от соседних отличается.

– Вот вам еще одна загадка московского метро, – торжественно изрек Симонян. – Одна из сотен, а может, и тысяч. Я так думаю, молодой человек, вам не следует оставлять свои изыскания по этому поводу. Попробуйте найти других служащих станции, которые работали там в означенные годы, съездите в Музей метро – поспрашивайте там. Я слышал, в Москве живет и здравствует и бывший директор этого музея – собственно, его вдохновитель и создатель. Его фамилия Болотов. Этот человек просто кладезь любопытной для нас с вами информации. Больше полувека в метро отработал – начинал помощником машиниста еще в военные годы…