Не позднее полуночи - Рекс Стаут

– Прошу прощения, мисс Фрейзи, но нам нужны факты. Кто эти трое, которые вас обвиняют?

– Один из них полицейский, правда, он не носит формы, имя его мне неизвестно. Фамилия второго Хансен, юрист, его, кажется, зовут Рудольф, он поверенный тех людей, которые организовали этот конкурс. А третий – это человек по фамилии Гудвин, Арчи Гудвин, он работает у того детектива, Ниро Вульфа… Они все заодно. Это грязный заговор с целью…

Я вместе с другими журналистами вытащил свою записную книжку – в основном, чтобы испытать новые для меня ощущения от участия в пресс-конференции, даже не платя взноса в Американскую ассоциацию газетчиков – и аккуратно все записал, хотя все это вряд ли того стоило. Спектакль все больше и больше превращался в игру в кошки-мышки… Гертруда Фрейзи стремилась сконцентрировать внимание присутствующих на лиге «За естественную женщину», и им уже пришлось проглотить пару-тройку лошадиных доз. Однако они не сдавались и упорно пытались выудить из нее информацию о тех якобы полученных конкурсантами ответах, из которых, учитывая возможность как-то привязать их к делу об убийстве, можно было бы при известной ловкости состряпать материал, пригодный для первой полосы. Но от нее не так-то просто было добиться хоть мало-мальски сносной затравки, она ведь упорно уверяла, что сроду ничего подобного не получала и вообще ничего об этом не знает. Они все не сдавались и продолжали её обрабатывать, пока вдруг Билл Ларик не воскликнул: «Ребята, да ведь здесь же Гудвин!» и кинулся к двери.

Вместо того чтобы немедленно уносить ноги, я переступил порог и плотно прижался спиной к открытой настежь двери, ибо моей главной задачей было предотвратить, чтобы она не закрылась, оставив меня не с той стороны. Они тут же набросились на меня, окружив таким плотным кольцом, что я даже не мог пошевелить локтем, чтобы засунуть в карман свою записную книжку, и стали требовать сообщений, правда ли, что конкурсанты получили ответы, и если это так, то когда, как и от кого.

Я считал их своими друзьями. К журналистам всегда лучше относиться как к друзьям, во всяком случае до тех пор, пока они держатся в рамках, то есть не взяли тебя за глотку…

– Да погодите вы! – взмолился я. – Скажите лучше, как назвать положение человека, которого одновременно тащат в двух противоположных направлениях?

– Аномальным, – сразу же нашелся Чарлз Уинстон из «Таймса».

– Спасибо, дружище. Именно это слово я и хотел услышать. Мне было бы чертовски лестно, поверьте, увидеть свое имя в газетах и моего шефа Ниро Вульфа – не забудьте про «е» на конце[3]– тоже… Но ничего не поделаешь, приходится упускать такой редкий шанс. Ведь вы же сразу смекнули, что если конкурсантам и вправду кто-то разослал листки с ответами, это, может, станет ключом к разгадке дела об убийстве. И с моей стороны было бы просто наглостью, если бы я стал вам об этом рассказывать. На это существует полиция или прокурор округа.

– Ой, Арчи, не морочь нам голову, – вступила Мисси Коуберн.

– Оставь эту волынку для других, – бросил следом Билл Ларик.

– Это что же, ваша личная точка зрения, – учтиво, но твердо поинтересовался Чарлз Уинстон из «Таймса», – что частный гражданин должен уклоняться от того, чтобы давать прессе какую бы то ни было информацию, касающуюся дела об убийстве, и что единственным источником такой информации должны служить для общественности соответствующие государственные институты?

Мне только не хватало впутаться в эти «таймсовские» интриги!

– Послушайте, люди, – снова обратился я к ним. – Вам здесь действительно есть чем поживиться. Но по причинам, которые я в настоящее время вынужден оставить при себе, от меня вы эту историю не узнаете. Так что не тратьте на меня даром время и силы. Попробуйте лучше расколоть инспектора Кремера или кого-нибудь из прокуратуры. Вы слышали, мисс Фрейзи упоминала про одного юриста, Рудольфа Хансена, он тоже мог бы вам кое-что рассказать. Говорю вам, дело верное, уж можете мне поверить… Только вы взялись не с того конца. Все. Можете прижигать мне сигаретами пятки, но от меня вы больше ничего не добьетесь.

Они еще немного поканючили, но вскоре один вдруг откололся и направился по коридору в сторону лифта, другие, конечно, тоже не захотели оставаться в дураках и резво последовали за ним. Я оставался стоять в проеме двери, пока не увидел, как исчез за поворотом последний, потом наконец спокойно оставил дверь открытой и вошел в комнату. Гертруда Фрейзи, все в том же музейном одеянии, в каком я видел её в прошлый раз, но без шляпы, восседала в мягком кресле, придвинутом спинкой к стене, и смотрела на меня ледяными глазами.

– Нам с вами совершенно не о чем разговаривать, – сказала она. – Так что уйдите. И, пожалуйста, закройте за собой дверь.

Я уже успел забыть, что губы её при разговоре двигаются под прямым углом к перекошенной линии рта, а челюсти при этом ограничиваются простыми движениями вверх-вниз, что тоже создавало довольно аномальную ситуацию, и так засмотрелся, что мне стоило немалых усилий сконцентрироваться на том, что она говорила.

– Послушайте, мисс Фрейзи, – сказал я рассудительно, – вы все-таки должны согласиться с одной вещью, я ведь ничем не пытался испортить вам вашу пресс-конференцию, разве не так? Я все время держался в стороне, а когда они все на меня насели, что я сделал? Я не сказал им ни единого слова. Потому что считал, что это было бы нечестно по отношению к вам. Это ведь была ваша пресс-конференция, и я не имел никакого права вам её портить.

Она нисколько не потеплела.

– Что вам от меня надо?

– Да теперь уже, пожалуй, ничего. Я просто хотел попытаться объяснить, почему вам, по моему мнению, следовало бы прийти сегодня на встречу, которая будет у мистера Вульфа. Но теперь, похоже, вам это уже совсем не интересно.

– Это еще почему?

– Да потому, что вы уже свое удовольствие поимели. Мало того, вы просто вывернули перед ними все карманы. Мы не хотели, чтобы об этой встрече знали посторонние, особенно пресса, теперь же они, конечно, начнут ко всем приставать, выведают все и раскинут лагерь у порога дома мистера Вульфа. Не удивлюсь, если кто-то из них умудрится проникнуть и внутрь. Все остальные приглашенные узнают, что вы уже рассказали им свою версию, и, естественно, захотят изложить и свою… Так что если вы окажетесь там, все это может обернуться скандалом, да еще к тому же в присутствии репортеров, вряд ли вам это будет приятно… И потом, повторяю, вы уже все равно свое удовольствие получили.

Конечно, при такой редкой лепке лица ничего нельзя утверждать наверняка, но я был почти уверен, что она клюнула, поэтому продолжил:

– Так что, полагаю, вас это вряд ли заинтересует, и я просто зря потратил время. Извините за беспокойство. Если захотите узнать, что было на нашей встрече, читайте завтрашние утренние газеты, особенно, конечно, «Таймс».

И я повернулся, чтобы уйти.

– Молодой человек! – раздался мне вдогонку её голос.