Сорок третий номер... - Дмитрий Герасимов

Андрей почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Ильшат Закиров… – повторил он тихо.

– Ну да, – покачала головой женщина, – уж третий раз брюхатит Ольку. По перворазу – это когда еще с нее, двенадцатилетней, плонбу сорвал, охайник. А теперь опять за свое, значит… Я уж ее и чехвостила, беспутную! Ведь и замужняя теперь, а туда же! Опять Закиров! Да был бы кавалер! А то ведь и мал, как вошь, и ноги кривые…

– Два раза за год… – пробормотал Голота. – И больше не сможет иметь детей… Какая дрянь!

Он ничего ей не сделал. Даже не выговорился. Просто ушел. И пил две недели. Голота вообще никогда не поднял руку на женщину. Жуткая, не укладывающаяся в сознание трагедия с Анной стала, вероятно, необъяснимым исключением.

Но до Анны, до дружбы с ней и с ее мужем Костей Бабицким, была в судьбе Голоты еще одна женщина. Та самая, единственная и главная любовь его жизни, с глазами, похожими на глаза соблазнительной красавицы по имени Смерть.

В январе 1960 года привезли новую картину. Голота принял ее по накладной жутким, морозным вечером. Он долго ждал, пока ему отдадут коробки, и прыгал перед киноперевозкой с ноги на ногу, пытаясь согреться и унять противную дрожь. Знакомая улица в этот, еще не совсем поздний час казалась пустынной и чужой. Вьюга раздраженно раскачивала желтый фонарь под узким козырьком служебного входа. Сугробы, выросшие за день по самые окна первого этажа, теперь взрывались при каждом резком порыве ветра мириадами колючих хлопьев. Служебный дворик перед театром оказался занавешенным от прохожих рваной снежной простыней. В этой крутящейся колючей белой стихии, в которую злобно и беспомощно то и дело плескал тусклым светом фонарь, заглохший грузовичок с выключенными фарами, на котором развозят по кинотеатрам копии фильмов, выглядел убитым исполином.

– Эй! – нетерпеливо позвал Голота. – Умерли все, что ли? Я сейчас от холода дуба дам!

Люди в машине, однако, не торопились. Полуторка коченела под снежной простыней, как неопознанное тело в морге.

Неожиданно колючая мгла шевельнулась, и на Голоту из темноты шагнул человек. Андрей вздрогнул от неожиданности и попятился. Невысокий мужичок в драповом пальто с вытаращенными глазами и мертвенно-бледным лицом, казавшимся еще белее под черной кроличьей шапкой, ухватил Голоту за рукав и, зачем-то оглядевшись по сторонам, прохрипел:

– Сорок третий номер!.. Смерть дышит тебе в затылок!..

Голота задохнулся от ужаса, на миг остолбенел и, вдруг поскользнувшись, машинально вцепившись руками в драповое пальто, съехал прямо под ноги странному незнакомцу, увлекая его за собой. Мгновенный ужас, остудивший грудь, теперь съежился в точку где-то на вздохе. Андрей опомнился от страха, увидев, как мужичок барахтается в снегу. Кроличья шапка отлетела в сугроб, и Голоте стали хорошо видны слипшиеся белые волосы таинственного гостя. Не давая ему опомниться, Андрей привстал на одно колено и, изловчившись, всадил тяжелый удар кулаком в белый лоб. Мужичок, пытавшийся было подняться на ноги, снова потерял равновесие и рухнул навзничь.

В ту же секунду стукнула в темноте дверца полуторки, и чей-то голос встревоженно позвал:

– Вовка! Ты чего там?..

– Убивают! – жалобно отозвался Вовка из сугроба. – Нападение на сотрудника Госкино!

Голота вскочил на ноги и, тяжело дыша, повернулся на голос, доносившийся от машины. Второй мужичок, в точно такой же кроличьей шапке, как и у первого, застыл в нерешительности возле киноперевозки и испуганно таращился на Андрея.

– Ты чего, гад? – взвизгнул он. – Мы тебе кино привезли, сволочь, а ты дерешься!

Голота нахмурился и вытер рукавом лицо. Ему не хотелось признавать, что по малодушию обознался и совершил глупость. И он мрачно спросил:

– Какое еще кино?

– «Сорок третий номер»! – укоризненно крикнул вываленный в снегу Вовка. – Я ж говорю: обалденная лента про остров, сокровища и убийства! – Он с трудом поднялся на ноги и, потирая снегом ушибленный лоб, принялся искать оброненную шапку.

– Накладная – у него, – пояснил второй мужичок, кивая на раненого товарища, – а пленка – здесь! – и он пнул ногой цилиндр сложенных на земле металлических коробок.

– Ясно, – буркнул Голота и опустил глаза. – Где расписываться?

Он перетащил банки с пленкой к себе в киноконуру, сделал пометку в журнале, затянул тесьму на чехле проектора, приставил табурет обратно к столу и огляделся. На сегодня вроде все. Завтра нужно будет прийти пораньше, перемотать катушки, проверить перфорацию и сделать пробный запуск. Так всегда полагается перед премьерой. Голота еще раз сверился с журналом. Первый сеанс новой кинокартины – завтра в 17.00. Художники еще должны успеть нарисовать афишу. Он бросил взгляд на сложенные в стопку металлические банки и прочитал вслух название на бумажной этикетке:

– «Сорок третий номер»…

Невольно вспомнив казус сегодняшнего вечера, Голота сконфуженно крякнул. «Чего это со мной происходит? – подумал он. – Совсем нервишки сдали. Перепугался, как пацан». Перед глазами возникло бледное лицо с вытаращенными глазами, и голос Вовки приглушенно произнес: «Смерть дышит тебе в затылок!..»

– Сам виноват! – Андрей тряхнул головой. – Возник, как мертвец, как призрак, а потом жалуется, что по лбу получил!

Он повернулся к выходу и уже протянул руку к выключателю, но вдруг задержал ее и снова бросил взгляд через плечо на коробки с фильмом. «Странно, – пронзила мозг леденящая мысль, – а где аннотация к фильму? Где перечень актеров?»

Голота вдруг почувствовал недомогание. Он тяжело опустился на табурет и уронил руки. Как могло случиться, что завтра премьерный показ, с утра нужно рисовать афиши, а он даже не поинтересовался, кто производитель картины? Андрей отбросил варежки, скинул на пол стеганую куртку и бросился к столу изучать накладную. Он несколько раз перечитал содержимое бумажки, переданной ему злосчастным Вовкой, и открыл рот: ни производителя, ни аннотации, ни актеров – только название. И его, Голоты, собственноручная подпись.

Больше не раздумывая, Андрей стащил чехол с проектора, вставил в приемник пустую катушку и включил подачу питания. Было слышно, как щелкнули и зашуршали динамики в зале, а на аппарате вспыхнули две зеленые лампочки. Повозившись с перочинным ножом, который почему-то никак не хотел открываться, Голота, ломая ногти, вытащил наконец тугое лезвие и ловко поддел им крышку первой банки. Он был уверен, что она окажется пустой. Обнаружив внутри катушку с пленкой, Андрей оторопело уставился на нее и пробормотал:

– Не может быть…

Сейчас ему казалась самой правильной и логичной мысль о том, что вся история с новым фильмом – лишь мистификация, плод его больного воображения. Не было никакой киноперевозки, не было работников Госкино (ведь ребят, развозящих картины по городским кинотеатрам, он знает в лицо!). Был лишь полоумный пьянчужка, забредший с товарищем в служебный дворик «Победы» по малой нужде и напугавший его своим внезапным появлением и глупой болтовней. А липовая накладная – всего-навсего листок бумажки, на котором ничегошеньки нет, кроме его – дурака – подписи, поставленной с испугу или… под гипнозом. И конечно, не существует никаких актеров и аннотаций, потому что не существует и фильма!