Замок Эпштейнов - Александр Дюма

— Когда мы закончим наш обед, — сказала Розамунда, — покажите мне ваши любимые места в лесу. Хорошо, Эберхард? Вам, надеюсь, не обидно быть мне спутником и проводником?

— Мне? Обидно?! — воскликнул Эберхард.

— Или, может быть, — продолжала Розамунда, — я нарушила ваше одиночество и испортила вам прогулку? Ведь, как я теперь понимаю, вы любите одиночество. А я вас так жалела!

— Вы? Вы жалели меня, Розамунда?

— Да. Я говорила себе, что теперь, по крайней мере, у вас будет сестра и подруга! Я так надеялась, что мы сразу найдем общий язык. Я вспоминала наше прошлое, и мне казалось, что здесь, в этом прекрасном и тихом райском уголке, мы сможем воскресить нашу нежную детскую дружбу, что мы, как прежде, будем братом и сестрой. Это место словно создано для счастливой и непорочной жизни. А еще я мечтала, что у нас все будет так, как в романе «Поль и Виргиния», — добавила она, сначала засмеявшись своей фантазии, а потом внезапно покраснев.

— «Поль и Виргиния»? А что это за роман? — спросил Эберхард.

— Это чудесная французская книга, которую написал Бернарден де Сен-Пьер. Вы не читали ее? Я вам дам. Я придумала себе мечту о счастье: как мы могли жить здесь, в горных лесах, непросвещенные, но счастливые, вместе с моим добрым батюшкой Йонатасом. По пути сюда я все время об этом думала. Можете сами спросить у моего батюшки: я ему покоя не давала расспросами о вас, и все, что он мне рассказывал, обнадеживало и воодушевляло меня. И вот я приехала сюда, и мне сразу стало ясно, что все мои мечты были иллюзиями. Я протянула вам руку как брату, а вы встретили меня так, как будто я вам чужая. Знаю: это не от гордости; отец уверял меня, что благородство вашего сердца не уступает благородству вашей крови. Но как же тогда объяснить вашу холодность и ваше равнодушие?

— О нет! — взволнованно воскликнул Эберхард. — Это вовсе не холодность и не равнодушие! Но что я могу поделать? Я пугливое и нелюдимое дитя этих лесов, и вы внушаете мне такую робость, как будто мне явились ангел или фея.

— Как! Это правда? Так значит, я настолько величественна, что даже внушаю страх? — рассмеялась девушка. — Эберхард, — продолжала она уже серьезно, — между нами не должно быть никаких недоразумений. Буду с вами откровенна и скажу вам со всей прямотой: вы нравитесь мне, я считаю вас добрым и честным и поэтому предлагаю вам быть моим другом и братом. Раз мы можем быть вместе, зачем нам оставаться одинокими? Наши чувства освящены самим Богом, создавшим природу, среди которой мы живем, и светлой памятью о тех, кого больше нет с нами. Не надо ложной стыдливости и недомолвок. Под этими древними дубами, перед лицом наших матерей я прошу вас быть мне братом. Вы согласны?

— Согласен ли я?! О, Розамунда! Как вы добры и великодушны! Я сделаю все, чтобы быть достойным вас и вашей дружбы. Теперь мне стыдно за то, что вы видели мою робость и нерешительность. Но дикий олененок стал ручным, он больше не бежит — напротив, теперь он будет целовать следы ваших ног, ангел мой!

— Как будто я Женевьева Брабантская! — улыбнулась Розамунда.

— А кто такая Женевьева Брабантская? — спросил Эберхард.

— Ах, вы снимаете большую тяжесть с моего сердца, — продолжала девушка, не обратив внимания на этот неловкий вопрос, — так это от робости вы не сказали мне ни слова в первый день, так это от застенчивости вы избегали меня и отправились провожать дядю Конрада, не попрощавшись со мной…

— Я даже собирался навсегда покинуть замок и Германию, — подхватил Эберхард. — И больше не увиделся бы с вами, если бы не милость Провидения и не добрая воля моей матушки, благодаря чему я встретил вас в пути.

— Но теперь-то вы останетесь! — взволнованно воскликнула Розамунда. — Мы будем мирно жить и любить друг друга… Но что с вами? О чем вы задумались?

— Я думаю о том, — медленно произнес Эберхард, — что мое решение уехать и стать солдатом императорской армии вызвано не только тем, что я робел перед вами. Дело в том, что мой отец… Но он уехал в Вену. Есть еще одна причина…

— Какая причина? — встревоженно спросила Розамунда. Воцарилось молчание. Взгляд Эберхарда остановился; он задумчиво покачал головой, словно пытаясь разобраться в своих неясных мыслях.

— Ах, Розамунда, Розамунда! — продолжал он размышлять вслух. — Вы чаруете меня, влечете к себе, но в то же время какой-то внутренний голос кричит мне: «Беги! Беги!» Вы не понимаете меня? Дело в том, что обо мне нельзя судить как обо всех, я особенное, странное существо, моя жизнь совсем не похожа на жизнь других людей. Вы видите, я говорю с вами откровенно. Да, я доверяю вам и… и я боюсь. У меня есть предчувствие, что конец нашей дружбы будет ужасен, что над нами тяготеет несчастье! Да, я чувствую, что мне лучше уехать отсюда, и все же я останусь. Но существует предопределение, Розамунда.

— Существует только Бог, — ответила благочестивая девушка.

— Да, Бог, — продолжал Эберхард, все больше увлекаясь своими мыслями. — Боже пресвятой! — воскликнул он и молитвенно сложил руки, словно позабыв о присутствии Розамунды. — Боже Всевышний, тебе, пославшему мне этот неясный проблеск света, тебе, вселившему в мою душу это необъяснимое желание бежать отсюда, тебе, не оставившему мне ни мужества, ни силы, я отдаю свою судьбу, Господи! Да будет воля твоя! К чему мучиться сомнениями, если твоя рука направляет меня? Быть может, моя матушка советует мне уехать, но если Бог приказывает мне остаться, что я могу против его воли?

— Да, да! Так оставайтесь же, оставайтесь! — с прелестной улыбкой настаивала Розамунда. — Вместе мы можем быть так счастливы! Отец говорил мне, что в лесу у вас есть никому не известное жилище. Отведите меня туда, и вы увидите, мой друг, что лучше, гораздо лучше быть с кем-то вместе, чем одному. Ах, да я первая умерла бы здесь от скуки, не будь вас, ведь отец на целые дни уходит в лес. А теперь, когда мы вместе, мы сможем беседовать, делиться друг с другом нашими мыслями и чувствами, читать, учиться. Вы, кажется, удивлены? Вы, может быть, считаете, что я маленькая невежественная девчонка? Так вот, вы ошибаетесь! Я достаточно много знаю, чтобы понимать вас и отвечать на все ваши вопросы или почти на все. Конечно, я, в отличие от вас, не слишком глубоко изучала французский, греческий, латынь, историю и математику, которую я особенно не люблю, но ведь я не мужчина.

— Розамунда, Розамунда, мне незнакомы даже сами эти слова!

— Как! Что вы говорите?

— Да, это правда. Ваша матушка научила меня читать, а капеллан — писать. Но когда они умерли, я остался один, все покинули меня — вы же знаете об этом, — и моим единственным наставником был лес, а единственным воспитателем — природа. Да и кто бы стал учить меня? Из книг я открывал только Библию, да и то редко. Птицам и деревьям, с которыми я общался, мои знания были ни к чему. Лишь месяц назад, когда приехал дядя Конрад, я впервые узнал, насколько я невежествен. И сегодня мне в первый раз стало за это стыдно.

— Но этого не может быть! — воскликнула Розамунда. — Да, вероятно, я должна была догадаться… Бедный мой друг, простите меня: может быть, я невольно обидела вас.